Разумеется, я легкомысленно отмахнулся от этого дружеского совета, и только остановившись у подножия холма и задрав голову, чтобы увидеть его вершину, почувствовал всю мудрость предупреждения. Но отступать было некуда, и я начал восхождение.

Я поднимался, стараясь поглубже «вбивать» ботинки в снег, цепляясь за покосившиеся ограждения старых могил, за корявые ветви деревьев, что росли вдоль тропы. Весь путь я вел внутренний монолог с бабой Ариной.

«Ты уж извини меня, дорогая бабуля, но я не смог бы жить в твоем доме, даже если бы у меня не было своего дома в Москве, – я проговаривал текст, шевеля губами и даже слегка жестикулируя, пожимая плечами и покачивая головой. – Я все понимаю – ты исцеляла людей и творила добро, но для меня все это – темный лес, и, если честно, я не хочу забивать голову всей этой мистикой в духе сов, стучащихся в окна твоего дома на ночь глядя, или котов, которые среди ночи вдруг будят тебя пристальным взглядом. Кроме того, бабуля, в твоем доме мне слегка не по себе. Все время кажется, что кто-то на меня смотрит, кто-то стоит за спиной. Оборачиваешься – никого. Но все равно каждый раз не по себе. Попросту говоря, страшновато. Так что прости меня, бога ради, но я все-таки продам твоей дом и вернусь домой. Мой садовник Васек наверняка уже ждет не дождется меня…»

Поднявшись на вершину, я зажмурился на ослепительном солнце – здесь оно было как будто жарче и стократ ярче, так что мне отчего-то захотелось рассмеяться. Но я тут же сделал самому себе замечание: «Дорогой мой, ты – на кладбище, а не в цирке, попридержи свой жизнерадостный гогот!»

Владимир оказался прав и в том, что могилу бабы Арины долго искать не пришлось: оглядевшись кругом, я увидел среди покосившихся оградок в самом центре холма блестевшую в солнечных лучах гранитную плиту цвета бордо, вокруг которой почти не было снега, только тонкая наледь.

Я подошел.

«Арина Сорокина» – вот и все, что было написано на плите; ни фотографии, ни эпитафии, ни какой-нибудь библейской цитаты. И тем не менее у меня комок встал в горле, и внезапно я ощутил светлую грусть, как будто реально увидел родного человека, которого никогда не встречал и уже никогда не встречу.

– Ну, вот мы и встретились, Арина Сорокина, – произнес я, прищурившись на солнце. – Я тебя навестил, а вечером помяну. И уеду домой – прости, дорогая бабуля, но я ведь все тебе уже объяснил.

Теперь можно было с чистой душой возвращаться в поселок – спуститься с холма, не переломав рук-ног, и благополучно бухнуться в такси, что ожидало меня у кладбищенских ворот.

– Ну, как – навестили бабульку? – поинтересовался таксист, выплевывая в сугроб окурок и открывая дверцу такси.

– Навестил, – кивнул я, усаживаясь на переднее сиденье.

– Куда теперь?

Я неопределенно махнул рукой.

– Теперь – назад, в Глухов!

Глуховская районная газета под скромным названием «Заря Глухова» занимала весь второй этаж двухэтажного домика под розовой крышей.

В приемной, за столом перед дверью, обитой кожей, с табличкой «Главный редактор «Зари Глухова» сидела милая женщина с голубыми глазами и доброй улыбкой из категории «сорок с копейками».

– Добрый день, заходите. Вы что-то хотели?

Да уж, что ни говори, но не может не смущать тот факт, что все женщины, глядя на меня, мгновенно приходят к выводу, что я чего-то хочу. Как тут не сконфузиться, скажите на милость?

Я откашлялся и улыбнулся голубоглазой секретарше слегка замороженной улыбкой, стараясь принять вид человека, которому вполне всего хватает.

– Я всего лишь хотел дать объявление.

Милая женщина кивнула и улыбнулась еще теплее.