Мэй, гигант мысли и президент колледжа, удивила меня. Она выглядела вполне милой. Позже, узнав, как решительно у нее сжимаются губы и каким непререкаемым бывает ее тон при необходимости, я кардинально пересмотрел свою оценку, но тогда она показалась мне просто милой, безобидной и моложе среднего возраста. Джун (для вас миссис Данн) отличалась большей стройностью, чем младшие сестры, чуть ли не худобой, седеющими волосами и беспокойными горящими темными глазами – глазами человека, который никогда не был и не будет полностью удовлетворен. Общим в их внешности был, пожалуй, лоб – широкий, довольно высокий, с выраженными височными впадинами и хорошо заметными надбровными дугами.

Джун представила всех присутствующих: сначала себя и сестер, затем двоих пришедших с ними мужчин. Их звали Штауффер и Прескотт. Штауфферу, наверное, еще не исполнилось сорока, он был лет на пять старше меня и выглядел бы недурно, если бы так не напрягался. Он как будто стремился соответствовать чему-то. Второй мужчина, Прескотт, около пятидесяти лет, роста был пониже среднего, с округлым брюшком, судя по которому шнурки на ботинках его обладатель завязывал с определенным трудом. Конечно, со сферическим великолепием Ниро Вулфа это брюшко не шло ни в какое сравнение. Я вспомнил, что видел портрет Прескотта в газете, где объявлялось о его избрании на какой-то пост в Адвокатскую палату. Значит, это Гленн Прескотт из юридической фирмы «Данвуди, Прескотт энд Дэвис». Одет он был в рубашку и галстук от «Мецгер» и костюм, который стоил полторы сотни баксов; в петлице пиджака красовался цветок.

Из-за этого цветка в самом начале беседы произошел небольшой инцидент. Я уже давно перестал гадать, что является истинной причиной подобных выходок Вулфа: хочет он лишний раз продемонстрировать свою эксцентричность, или ему действительно интересно что-то узнать, или таким способом он рассчитывает выиграть время, чтобы оценить собеседников, или еще что-то. Так или иначе, но не успели все рассесться по местам, как Вулф нацелил взгляд на Прескотта и вежливо спросил:

– Это центаурея?

– Прошу прощения? – Прескотт не сразу сообразил, о чем речь. – А-а, вы имеете в виду цветок у меня в петлице. Не знаю. Я просто выбираю в цветочном магазине что-нибудь подходящее.

– Вы носите цветок в петлице, не зная, как он называется?

– Конечно. А что в этом странного?

Вулф пожал плечами:

– Я никогда раньше не видел центаурею такого оттенка.

– Это не центаурея, – нетерпеливо вмешалась миссис Данн. – У центауреи цианус лепестки гораздо плотнее…

– Я не сказал «центаурея цианус», мадам. – В голосе Вулфа слышалось раздражение. – Я имел в виду центаурею лейкофилла.

– Никогда не слышала о такой. В любом случае это никакая не центаурея лейко-что-то-там. Это диантус супербус.

Эйприл рассмеялась. Мэй улыбнулась ей, как Эйнштейн улыбнулся бы котенку. Джун метнула взгляд в сторону младшей сестры, и Эйприл прекратила смеяться и произнесла своим знаменитым переливчатым голосом:

– Ты победила, Джун. Это диантус супербус. Я не имею ничего против того, что ты всегда права, честное слово, но, если что-то кажется мне забавным, я не могу не смеяться – таков мой характер. И могу ли я поинтересоваться: меня притащили сюда для того, чтобы выслушать лекцию по ботанике?

– Тебя никто не тащил, – возразила старшая сестра. – Во всяком случае, не я.

Мэй подняла руку, останавливая сестер:

– Вы должны извинить нас, мистер Вулф. Наши нервы на пределе. На самом деле мы хотели бы получить у вас консультацию по крайне важному делу. – Она посмотрела на меня и улыбнулась так мило, что я улыбнулся ей в ответ. Затем она опять обратилась к Вулфу: – И крайне конфиденциальному.