– Я же Гарик.

Гарик! Ну конечно же он, «джинсовый мальчик». Но как же он изменился.

– Гарик, сколько лет, сколько зим.

– А я тебя сразу узнал. Ты все же, Лида, осталась в Ленинграде.

Я удивилась: у нас никогда об этом и разговор не заходил, почему же это так интересует Гарика. И тут меня осенило!

– А ты остался…? – осторожно спросила я.

– Остался. Я на ленинградке женился, – весь вид Гарика говорил о довольстве своей судьбой.

– Так ты познакомился со мной из-за ленинградской прописки?

– Ну да. Фред говорит: «Вот подходящие девчонки ленинградки, закадрим их». Ну мы и попытались. А че, Лид, кому охота в Тьмутаракань ехать? Я же не знал, что ты… но это… ну…

Он замялся, но я и так поняла, что он хотел сказать. Оказывается, Фред с Гариком умели фантазировать не хуже моего.

– Ясно, ты был разочарован, нарвавшись на иногороднюю, – вздохнула я.

Гарик старался не смотреть мне в глаза.

– Я как услышал, что ты из деревни… Надоело, понимаешь, в Старице картошку копать.

– Понимаю… И в Америке ты не был?

– Да ты че, какая там Америка! Я на юг-то только 2 года назад выбрался!

– Что ж так слабо?

Я смотрела на него с откровенным презрением, хотя и он имел право смотреть на меня так же.

– И вообще, я не Гарик, а Егор, – вдруг сказал он ни с того ни с сего.

– А Фред стало быть Федя?

– Нет, он и правда Фред. Альфред, честное слово. Альфред Попков, надо же! Только ему не повезло, уехал по распределению. Молчание. Ну что утт скажешь, если не повезло бедняге Альфреду и он не смог хотя бы коготком зацепиться в северной столице! Гарик все что-то говорил, говорил, потом неожиданно воцарилось неловкое молчание.

– Прости меня, Лида, – неожиданно услышала я и поняла, за что именно он просит прощение.

Мы расстались, чтобы не встретиться уже никогда. На этом время поставило точку в нашем романе.

* * *

Подходил к концу первый семестр – шел декабрь. Первоначальное состояние эйфории сменилось в моей душе чувством спокойной умиротворенности согласия с собой. Этому способствовали, несомненно, успехи в учебе, из-за чего даже гордые ленинградки стали смотреть на меня по-другому. Дружба с Олей и роман с Гариком в свою очередь также способствовали проявлению утерянного самодовольства, так как помогали осознать свою значимость – ведь я была интересна не только для представителей своего пола, но и противоположного, а в том возрасте это было для меня очень актуально. Тетушка предоставила мне полную свободу, да и как бы она стала меня контролировать, не вылезая из поездок? К тому же она гордилась, что ее племянница – студентка, вероятно, это ее приподнимало в глазах подруг – проводниц, так что относилась она ко мне даже с подобострастием. Тетя и здесь в своей комнате, на своей жилплощади держалась незаметно, почти так же как в деревне, во время отпуска, и скоро я почувствовала себя полной хозяйкой. Нельзя сказать, что я этим злоупотребляла, наоборот, старалась прибрать в комнате и что-нибудь приготовить к тетиному приезду, но то обстоятельство, что я могла пойти куда угодно и с кем угодно и вернуться даже очень поздно, а тетя никогда ничего не говорила по этому поводу – все это возвышало меня в собственных глазах, ставило вровень со взрослыми, которые жили, как хотели, и ни перед кем не отчитывались. Таким образом, я была тогда почти счастлива, и только Аська умудрялась вносить некоторый разлад в мой гармоничный мир. Я так до конца и понимала ее, она была непредсказуема в поступках, поэтому общение с ней вносило элемент неожиданности, иногда какой-то бесшабашной несуразности. То она выступает в роли доброй феи, превратившей Золушку в прекрасную принцессу, то на следующий же день едва отвечает на приветствия, окидывая при этом таким взглядом, как будто мы почти не знакомы. То она защищает меня от Алискиных насмешек, а то сама выставляет меня на всеобщее посмешище из-за какой-нибудь моей небрежности в прическе или одежде. И как только я, стараясь подавить обиду, решала держаться от нее подальше, она появлялась такая тактичная и дружелюбная, ласковая и приветливая, то в ней трудно было узнать ту, полную презрения особу, которая еще вчера обливала меня ледяным холодом.