– Как я мог вернуться? Я отдал таксисту все деньги, даже пресловутого пятака на метро не осталось. А без денег и «метро закрыто» и «в такси не содют». Да потом… Слушай, а как тебя все-таки зовут?

– Лида.

– А меня Миша. Да потом ты так сладко дремала на моем плече в такси и никак не прореагировала, когда я вошел с тобой в квартиру.

– Ах, как трогательно! И ты не воспользовался ситуацией? – спросила я не без ехидства, на что Миша коротко и яростно ответил:

– Дура!!!

Он отвернулся, весь его облик выражал возмущение, но я не спешила с оправданиями. Красиво ты говоришь, приятель, но я не доверяю твоему благородному негодованию. Возникла неловкая пауза, которую все же первым нарушил он.

– Вы много о себе воображаете, мадмуазель, – сказал он, – велика радость ложиться в постель с таким пьяным щенком как ты.

– С пьяным щенком?

– Именно. Глядя на тебя вчера, я все время вспоминал поговорку: «Пить так пить», – сказал котенок, когда вели его топить.

Все ясно и не имело смысла и дальше затрагивать этот вопрос. Разговаривая, мы не прикоснулись к чаю, и я вдруг спохватилась:

– Миша, открой холодильник, там сыр, колбаска докторская, варенье. Тащи сюда. Миша обрадовался:

– Ну, мадмуазель, Вы не только предоставили мне кров, но и спасаете от голодной смерти.

Мы пили чай, болтали о том, о сем, и, странное дело, не даже доставляло удовольствие его присутствие. Он заразительно смеялся, передразнивая Аську, как она впервые пришла на высоких каблуках в 7-ом классе. Он величал меня «мадмуазель», валял дурака, и глаза его весело искрились. Глаза у него были красивые, цвета крепкого чая, он смотрел на меня, почти не отрываясь, но теперь это не действовало мне на нервы. Я находилась как бы под гипнозом его обаяния и хотела только одного, чтобы он подольше не уходил.

– Миша, ты учишься? – спросила я, чтобы узнать о нем как можно больше.

– Учусь на втором курсе в Политехе.

– На втором? Так ты в прошлом году закончил школу?

– Да. А ты не знала? Айседора Дункан тебя не поставила в известность?

– Кто это Айседора?

– Аська. Она занималась балетом, и ее стали называть в классе Айседора Дункан.

– Ну что здесь такого? Почему она не сказала?

– Она поступала в театральный прошлым летом и не поступила.

И все же мне было непонятно. Ну не поступила, ну и что? Ведь не поступила не куда-нибудь, а в театральный, там каждый год страшный конкурс.

– А почему ты в Политехе? – продолжила я расспросы. Казалось, ему не хотелось отвечать на мой вопрос.

– Почему, почему, – буркнул он – если мама там преподает высшую математику, то сыну прямая дорога в мамин вуз. Он немного помолчал и добавил:

– Думаю, на моем институте скоро мемориальную доску повесят «Здесь учился и мучался…» И так далее…

Его глаза на минуту отразили такую грусть, чтоя проглотила вертевшиеся на языке фразы о том, что «профессию выбирают на всю жизнь», «надо искать свое призвание» и что-то в этом роде, но Миша перевел разговор на другую тему, и когда часы пробили семь, и вовсе засобирался домой.

– Ну, спасибо тебе, Лида, за приют, за ласку. Пора домой, – сказал он, вставая.

– Как отреагирует твоя мама на то, что ты не ночевал дома?

– А я ей позвонил вчера по вашему квартирному телефону. Сказал, что переночую у приятеля.

– Она тебе поверила?

Он пожал плечами и направился в коридор, где, возле двери в комнату, на вешалке висела его куртка. Я последовала за ним. Меня все еще не покидало приподнятое настроение, вызванное его обаянием. Не хотелось верить, что он уйдет насовсем. Кутаясь в халат, я мялась на пороге. Миша застегнул «молнию» на куртке и протянул мне руку: