– Нет, контрразведка, вы мои препущення (предположения – укр.) насчет этого чабана проверьте обязательно. Чувствую, ох, нечисто тут…

Но Сергею рассказ капитана показался притянутым за уши.

– Хорошо, я сообщу начальству, проверим! Спасибо вам за сигнал!

На следующий день он доложил начальству о сомнениях воентеха Жигулы. Начальство в лице майора Лугового задумалось, что-то пометило у себя на листочке, листочек положило в папку и махнуло на младшего лейтенанта рукой, дескать, занимайся насущными делами.

А далеко отсюда, за семь тысяч километров, разворачивалась великая битва на Волге. И нерв этого сражения ощущался по всей необъятной стране, уже закалились в боях стальные дивизии, уже ощутила Красная Армия вкус первых побед и утерла кровь от поражений. В тылу все мощнее и мощнее набирал обороты локомотив, который скоро раздавит фашистскую нечисть.

Чабан Гомбоев ехал на своей лошадке по имени Елтогор (изворотливая – бурят.). Он на ней уже шестой год сидит в седле. Она была и вправду с неровным характером, еще жеребенком умела приспособиться к жизни в табуне, хитрая была – «и вашим и нашим». Вот она и к Гомбоеву, своему хозяину, приспособилась, чувствовала его настроение. Если оно худое, то слушалась беспрекословно, если чабан был весел, а настроение хорошее было у него нечасто и только когда архи (водки) выпьет, то Елтогор шла как хотела, могла шагом, а если хозяин понукал, то аллюр меняла по собственному желанию. Стареть правда стала умница, порой, чтоб рысью пустить, два раза плетью ударить нужно. Да и сам Гомбоев стал стареть, душа совсем зачерствела, обида и злоба сушили ее. Чабаном Гомбоев стал совсем недавно, как только колхозы и артели новая власть стала сколачивать. Был он из богатого степного семейства, пращур его, если верить легендам, в посольстве ездил к Белому царю две сотни лет назад. Кочевал их род по широкой Агинской степи. Не счесть было скота, одних наемных чабанов и пастухов было более двух десятков. Гомбоев Содном, по настоянию отца и протекции родственника из Хоринской Степной думы, два года учился в Верхнеудинском (ныне г. Улан-Удэ) уездном училище, что на Базарной площади, потом вернулся в степь уже грамотным человеком. Поначалу отдохнул после учебы, душных классов и нудных учителей. Через год отец стал к семейному родовому делу обязывать – продаже скота в вечно голодный Китай. Вот это время было – деньги, свобода! Отец то все болел, табуны и отары гоняли на продажу отцовы помощники, знающие счет и письмо, а Содном в качестве хозяйского ока приглядывал, чтоб не уворовали. Скот идет медленно по степи, а молодой душе не терпится скакать на горячем жеребце вдаль. Содном, отрываясь от своих, по пути к месту торга на границе заезжал в близлежащие деревни и улусы, знакомился с людьми. Отец наставлял: «Содном! Если находишься в дороге, знакомься с встречными людьми. От них много нового и интересного узнать можно. Неважно, во что он будет одет, в рваный ли бумажный дэгэл (халат, верхняя одежда – бурят.) или шелковый. Разговаривай с ним, делись куском лепешки и мяса, неизвестно, может, этот человек в будущем спасет тебе жизнь, но другом ему не становись. Человек – существо чаще всего подлое, вдруг тебе придется его наказать или обмануть, а ты плеть не сможешь на него поднять или обсчитать при расчете. Старайся ни от кого не зависеть, поэтому имей всегда при себе хутага (нож – бурят.) и хэтэ (огниво – бурят.)». Содном Гомбоев твердо придерживался отцовских заветов, в странствиях заводил себе знакомых, старался запоминать их имена. Помогли отцовские наставления. Было ему тогда лет 14—15, однажды присоединился к небольшому каравану китайского купчишки Дчажао Канга, в три нанятых верблюда и четыре лошади с двумя повозками. Купец был ленив, все время спал на тюфяках в телеге, а вот его приказчик Лю Хэнь, человек непонятного возраста, с бегающими глазами, был словоохотлив и бурятский язык немного знал. Содном ехал рядом с телегой, которой управлял Лю Хэнь и слушал его рассказы о Поднебесной, о торговых делах. Как-то тот поведал, что были они с купцом в русском городе Иркутске, продавали шелк, а теперь возвращаются. Железную дорогу хозяин не признает и живет по старинке. Уже в Маньчжурии возле озера Хара-нор, когда караван расположился на отдых, в предрассветное мутное время, пока все лежали, завернувшись от холода в овчины, на стоянку напали лихие люди. Непонятно, кто они были, может, каторжники беглые с заводов, может, обнаглевшие хунхузы. Стрелять стали, били по людям чем-то острым, то ли саблями, то ли большими ножами – Содном от страха не разобрал. В живых остались он и Лю Хэнь, тот сумел еще мешок невезучего купца прихватить. Бежали, пока не выбились из сил. Лю Хэнь по дороге пояснил, что в мешке – казна купеческая и нести ее опасно, а перед тем как спрятать на берегу озерца возле желтого камня, заглянули туда: монет разных было множество в мешочках, лежало несколько пачек бумажных русских и китайских денег и еще одна толстая пачка бумаг с вензелями и картинами, перетянутая красной шелковой лентой. Потом Содном узнал от Лю Хэня, что это акции на огромную сумму. Что такое акции, он тогда не знал, в училище не рассказывали, а в степи ими не пользовались. Точное место, где спрятал сокровище, хитрый приказчик Содному не показал. Потом шли они с Лю Хэнем до самого города Хайлара, там вроде должны быть отцовские приказчики. Оборвались, оголодали, Лю Хэнь всего боялся и не давал заходить в населенные пункты, все пугая его разбойниками. Только потом Гомбоев понял, почему: боялся, что спутник тайну выдаст. Задержали их китайские полицейские, побили бамбуковыми палками и отправили дорогу строить. Лю Хэнь все молчал, а Гомбоев китайский язык не понимал. Однажды ночью в бараке на Соднома напали два маньчжура-оборванца, пытались задушить, еле он отбился. В ту же ночь сбежал Лю Хэнь. Тут-то дошло до Гомбоева, что хотел Лю казной купца завладеть, а его убить. Отбыв срок, назначенный китайским чиновником, Гомбоев правдами и неправдами вернулся домой, получив хороший жизненный урок. Вот с этого времени душа начала черстветь. А про казну спрятанную и думать забыл: на что ему в степи акции, да и места точного не знал. А больше того Содном страшился проклятия, злой черной кармы вокруг денег убитого купца и его людей. Наверняка души мертвых сторожат спрятанное и никого к богатству не подпустят.