Она отпустила его руку.

– Извини, я психанула немножко. Мурашки по спине.

Дэвид перебирал в уме варианты. Не потому ли Сэкетт заинтересовался нераскрытым делом о похищении Элейн? Может, он нашел улики, связывающие его с историей Кэти?

– Ты заявила в полицию? – спросил Дэвид.

– Нет, я даже родителям ничего не сказала. Да и что я могла сказать? Что видела, как два мужика подрались в Ковентри?

– А что, если человек в бомбере задумал недоброе, а старик ему помешал?

– Ну не знаю… По-моему, он просто принял меня за другую девочку.

– Почему же старик на него набросился?

– Блин, да мне-то почем знать? Мне было десять лет. Если тот мужик хотел на меня напасть, почему старик не вернулся? Почему не предупредил меня, чтоб была осторожней? Почему сам не сообщил в полицию?

– Я просто размышляю вслух.

– Угу, – кивнула Кэти.

Она допила пиво и принялась разглядывать фотографии на стене. Снимки были явно не любительские – свет поставлен очень грамотно и везде одинаковый задник с пушистыми облаками. Люди на снимках выглядели дико. Может, в этом и заключался весь смысл фотографий: показать, что все мы – чудики?

– Почему ты думаешь, что парень в бомбере задумал недоброе?

– Потому что я эту историю уже слышал.

– Да не свисти.

Дэвид кивнул.

– Эту историю я слышал от жены. Ее сестру-близняшку похитили, когда им было по десять лет. Похититель схватил бы и мою жену, если бы не появился незнакомец в автомобиле и не спугнул его. Никто потом больше не видел ни похитителя, ни незнакомца.

– Вот почему… Черт! Извини, это не мое дело.

– Ты хотела сказать: вот почему она покончила с собой? – спросил Дэвид.

Он как наяву увидел, как «кавальер» на скорости семьдесят миль в час летит прямо в стену магазина, а Элизабет в трансе смотрит вперед. Или она улыбалась?

– Не исключено, что сказались последствия послеродовой депрессии. Но скорее всего, ты права. Похищение Элейн стало для нее…

Не просто ударом. Шарик стукнул по рычагу, который одну за другой повалил костяшки домино и отправил их в пропасть.

– …Похищение запустило цепную реакцию. Все дальнейшее неизбежно толкало мою жену к самоубийству. Рано или поздно это должно было случиться.

– Ты тоскуешь по ней?

– Каждый день, каждую секунду, – сказал он. – Ночью я чувствую ее рядом с собой. Не в смысле, что кажется, будто она рядом, – я физически ощущаю, как она прижимается ко мне. Похоже на фантомную боль в ампутированной конечности. Ноги нет, но она болит. У жены был трудный характер. Иногда она бывала очень злой. Ей было проще послать человека куда подальше, чем попытаться понять его. И только я знал, что за ее колючестью скрывается удивительно прекрасное и нежное существо. Потому я по ней и тоскую. Потому что больше я таких не встречал.

– Интересно, а мы с ней не могли где-нибудь пересечься? – спросила Кэти. – Где произошло похищение? Случайно, не в Кливленд-Хайтс или Ковентри?

– Нет, – сказал он.

– Что еще тебе известно об этом деле?

– Ничего. Я им не занимался.

– Почему? – удивилась Кэти. – Это же твоя работа.

– Потому что, – ответил он. – Потому что потому.

Кэти не настаивала. Кажется, она начинала его понимать. Дэвид очень не любил эту неприятную особенность своей профессии – эмоциональную связь, возникающую во время интервью между журналистом и его собеседником. Иногда он ощущал себя чуть ли не проституткой, торгующей собственными чувствами, а в уплату получающей слова, слова, слова.

– Моя история сильно отличается от того, что пережила твоя жена, – сказала Кэти.

– Чем же?

– Мужик в бомбере никого не похитил.

– Ему помешал Старик с Примроуз-лейн, – сказал Дэвид.