В пропахшем плесенью и нафталином помещении витал дух отчаяния. Справа на вешалках – коричневые и оранжевые слаксы из 70-х, слева – блузки в «огурцах». В центре – дюжина карточных столов, заставленных коробками с книжками. Рядом стоял ящик из-под молочных бутылок – тоже набитый книгами и прикрытый зеленой шалью. Под этой-то шалью, поверх других томов, и лежала «Сати». Дэвид погладил обложку. Он и представить себе не мог, что когда-нибудь так обрадуется творению Кристофера Пайка! Но ведь он верил в знамения, а что это, как не знамение? Жизнь всегда сдавала Элизабет самые паршивые карты – а сама била ее тузами. Похищением сестры. Злобой матери. Элизабет помешалась на игре случая – и после череды проигрышей боялась ставить на Дэвида. Но с этой книгой судьба ему улыбнулась. Может, и Элизабет поверит в удачу?

Дэвид открыл книгу на титульной странице, и у него перехватило дыхание. Книга была надписана: «Элейн».

По дороге домой он остановился в «Макдоналдсе», аккуратно вырвал страницу с надписью, скомкал и выбросил. Дома Дэвид написал другое посвящение: «Элизабет. Можешь двигаться дальше». Он хотел сказать: дальше не только от Пайка, но и от Элейн.

Дэвид обернул книгу в подарочную бумагу, встал в два часа ночи и положил ее рядом с кофеваркой. Проснулся он без четверти шесть оттого, что кто-то теребил его за руку. На его безымянном пальце поблескивало золотое кольцо. Элизабет стояла рядом с ним на коленях. Глаза улыбались, но нос она наморщила, еле сдерживая слезы.

– Одно из самых ярких воспоминаний у меня, – тихо сказала она, с усилием выговаривая каждое слово, – наш восьмой день рождения. Пегги сделала нам взрослые подарки. В первый раз нам подарили не игрушки. Мне достался набор фокусника. С цилиндром и кроликами из поролона. Я тогда верила в волшебство. Элейн она подарила книгу «Сати». Родители устроили сцену, стали кричать, что подобное чтение развратит ее неокрепший ум или что-то в этом роде. Она спрятала книгу под кроватью. Но та пропала. Думаю, папа ее выбросил.

Выговорившись, Элизабет начала успокаиваться.

– Я хотела знать, что она прочла в книге.

– Понимаю.

– Тогда женись на мне, – прошептала она.

Он соскучился по процессу. По физическим ощущениям, сопровождавшим журналистскую работу. Уложив Таннера спать, Дэвид впервые за четыре года вернулся за стол «Эдмунда Фицджеральда» в надежде проверить, не случится ли чудо еще раз.

Он уселся в дорогое кожаное кресло, и оно вздохнуло, принимая его в свои объятья. Пока неплохо. Он включил настольную лампу – классическую, с зеленым стеклянным абажуром, из тех, что создают в комнате особенную атмосферу. И лампочка не перегорела. Затем Дэвид выдвинул верхний ящик, пропахший трубочным табаком и вишневыми леденцами – отрадой бывшего владельца стола. Внутри лежали репортерские блокноты и его любимые ручки, целая упаковка. Простенькие «Бик» с синей пастой – талисман Дэвида. Именно такими ручками он писал бесконечное, как тогда казалось, расследование дела Ронила Брюна. Для Дэвида синие ручки «Бик» были чем-то вроде волшебной палочки, которая сама выбирает себе хозяина. Еще в ящике валялась полупустая пачка «Мальборо».

Дэвид достал блокнот и три ручки. Подержал их в руках и, улыбнувшись, разложил на столе. Взял одну и щелчком сбросил с нее колпачок, так что тот улетел куда-то за бар. Написал на первой странице блокнота: «Старик с Примроуз-лейн». Отодвинул блокнот и долго смотрел на него. Ему нравился собственный твердый почерк. Приятно. Уже забыл, как это приятно.

«Мальборо», вспомнил он, тоже пригодится. Дэвид снова открыл ящик, взял пачку, похлопал по ней ладонью. Хорошо! Курение тоже было частью рабочего процесса. Подобные ритуалы действовали на него умиротворяюще, приводили мысли в порядок, позволяя писать. Дэвид вообще-то не курил, но это были