Когда инспектор снова прислушался к разозлившему себя до бешенства комиссару, то обнаружил, что того понесло уже совсем в другую сферу деятельности:

– В то время, как Россию растерзали гражданские войны, люди гибнут просто так, – ревел Вениамин Ливаков, брызгая слюной, – ты здесь прохлаждаешься и протираешь штаны дни и ночи напролет! Это ведь…

– Извини, что я вклиниваюсь в твои разглагольствования, но ты, я вижу, не прекратишь свой монолог до конца рабочего дня, – прервал его Виктор, у которого терпение было на пределе. – Скоро начнется обеденный перерыв и я просто уверен, что ты не оставишь меня голодным. Объясни мне, зачем ты меня вызвал к себе. Надеюсь не затем, чтобы прочитать лекцию о современных катаклизмах государства российского. Но прежде, ты теперь выслушай меня, – он сделал небольшую паузу, тем самым, придавая важный смысл последующим словам. – Первое. Сколько, когда я работаю и как я это делаю, тебя не касается; на то есть видимые причины. Надеюсь, что ты понял это. Второе. Я понимаю, что ты хороший, лучше всех, старше по званию; но это не дает тебе право давить на меня. Думаю, что ты и с этим разберешься. Так ведь, сотрудник! Ну, так, что ты хотел сообщить мне новенького? – и Михайлов улыбнулся, довольный тем, что оставил Ливакова без слов.

Лицо Вениамина сначала окрасилось в синеватый цвет, потом побледнело, затем стало розоветь от возмущения и ярости. Инспектор даже заволновался, не плохо ли комиссару, но когда тот стал кричать, успокоился. От переполнявшей злобы комиссару не удавалось сказать ничего путного:

– Ах ты…да как ты смеешь…это вообще…

– Вениамин расслабься, так не долго и концы отбросить. Дыши глубже и попридержи свои глаза.

– Ну, вот что! Даю тебе ровно месяц. Если в этот срок ты не арестуешь ублюдка в зеленой рясе, я тебя уволю. Усек? А теперь убирайся прочь. Вон из моего кабинета!

Не желая далее перебраниваться с невротиком, Виктор поднялся с удобного мягкого, коричневого цвета, кожаного кресла и, не спеша, вышел из комнаты. Закрыв за собой дверь, он обнаружил на себе одобрительные взгляды сослуживцев, находившихся в участке и слышавших разговор на повышенных тонах. Один лишь инспектор осмеливался давать отпор шефу-самодуру, ставил его на место, особо не переживая о возможном увольнении или снижении звания. Михайлов знал, что желающие служить в рядах Миротворцев в очереди у здания ОМОПП-а не стоят. Тем более такие опытные, со стажем, как он. Усмехнувшись, он направился к выходу.

Его автомобиль, как и все служебные и собственные машины, находился на заднем дворе, куда он и поспешил. Инспектор всегда обедал дома, где ему было спокойнее и уютнее, а потому туда и отправился; предвкушая восхитительную стряпню богинь кулинарного дела – его супруги и очаровательной дочери. «Какую ночь по счету я не сплю дома?» – упрекнул себя он, выезжая из ворот на дорогу.

Андрей Старков создавал впечатление образованного степенного человека. Его карие с зеленым оттенком глаза выдавали аналитический склад ума, спокойствие и выдержку. Манера держать себя с достоинством, серьезность в высказываниях, скромность и обходительность проявляли дисциплину и самовоспитание. Вообще, мудрость, проницательность, светящаяся в его взгляде, давали понять о большом жизненном опыте, не взирая на столь молодой еще возраст. Этому способствовала растительность на лице. Находясь большей частью не с людьми, а с животными в тайге, ему не было необходимости стричься и бриться. А потому волосы, спадавшие на лопатки с достаточной долей седины, и заросшее бородатое лицо делали его похожим на почтенного старца. Однако, высокие скулы, открытый невысокий лоб, немного задернутый кверху нос и тонкие губы, если присмотреться, выдавали его молодость.