Анна потихоньку, стараясь не привлекать внимания спорщиков к своей персоне, выбралась из-за стола.

Уже в дверях, обернувшись назад, послала улыбнувшемуся ей отцу воздушный поцелуй и показала жестом, что отправляется спать.

Устроившись на диване в гостиной, она включила MTV и надела тихонько мурлыкающие наушники, оборвавшие возмущенный возглас дяди Лени:

– Вы со своим Сталиным носитесь, как дурень с писаной торбой. То к одному месту его приложите, то к другому…

Солнечный луч, пробиваясь сквозь неплотно задернутые тяжелые, темные шторы, косо падал узкой полоской на крашеный красно-коричневый дощатый пол, деля комнату на две неравные части. В большей – спал человек. Он лежал ничком, уткнувшись лицом в сложенные перед собой мускулистые, покрытые редким черным волосом руки, на надувном матрасе, обтянутом свежей простыней в крупную бело-зеленую клетку, укрытый линялым, выгоревшим пледом непередаваемого цвета. А в меньшей – располагался платяной шкаф и пара сотен книг, сложенных в аккуратные стопы, стоящие прямо на полу вдоль стены.

Стены в комнате были оклеены обоями с причудливыми бронзовыми вензелями. Когда-то обои были ядовито-зелеными, но за последние двадцать лет подвыгорели и приобрели оттенок благородной патины.

На кухне пискнул компьютер, сигнализируя о получении почтового сообщения. Человек поднял голову и глянул на часы. Ему предстояло сегодня, как и вчера, работать ночью, поэтому поспать еще пару часов не помешало бы. Но проклятый компьютер все равно не даст спать, время от времени попискивая и напоминая о полученной почте. Он отбросил плед, поднялся и, шлепая босыми ногами по начисто вымытому полу, отправился на кухню. Обстановка на кухне была такой же спартанской, как и в комнате, если не сказать больше, убогой. А лежащие на клеенке, покрывающей обеденный столик, мобильный телефон и ноутбук, в серебристом алюминиевом корпусе которого отражалось большое окно, выходящее в тенистый двор, казались вещами космических пришельцев, забытыми в пещере неандертальцев. Человек открыл полученную почту и, не читая ее, отключил компьютер и мобильник. Сделав несколько глотков прямо из чайника, он отправился в комнату – досыпать.

За прошедшие три года с того дня, когда он попытался «восстановить конституционный порядок» в отдельно взятой воинской части, Слава ничуть не изменился внешне, хотя судьба его за это время успела сделать не один крутой поворот. Разве что на висках появилась первая седина.

Ту безобразную историю быстренько замяли. Никак уж начальство не было заинтересовано в том, чтобы раздувать это дело, доводить его до официального следствия, а уж тем более – до суда. Слишком много было того сора, который предстояло вымести из избы, поэтому Слава оказался в психиатрической клинике, а не в следственном изоляторе. Из армии его быстренько уволили по состоянию здоровья.

В клинике Слава вел себя спокойно и вполне адекватно, а поскольку психушка та была гражданской, и официально за ним никаких нарушений закона не числилось, то уже через четыре месяца его выписали на волю с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз». Правда, главврач, добрая душа, собственной рукой приписал в конце: «в стадии ремиссии».

Слава вернулся в родной город, к отцу-матери. Первые две недели, как бы по инерции, провел в режиме, к которому привык в психушке. Позавтракал и – на диван. Лежит, смотрит в потолок. Пообедал и – на диван до ужина. На все вопросы отвечал односложно: «Да, нет», – а то и вовсе к стенке отвернется. Лишь только изредка, когда мать уж совсем достанет своими увещеваниями: «Слава, сынок, ты сходил бы погулял. К друзьям своим прежним зайди. Они уже все переженились, детишек завели. Может, и тебя с кем-нибудь познакомят», – он выходил на часок из дому, пройтись. «Какие, к черту, друзья, – думал он, – как уехал в семнадцать в военный институт поступать, так… Пятнадцать лет прошло все-таки».