Сразу после девяти мы, усевшись на ослов, которые носили царственные египетские имена или имена именитых туристов – Рамзес, Марк Твен, Дж. П. Морган и Миннехаха, – отправились по лабиринту арабских и европейских улиц, пересекли по мосту с бронзовыми львами грязный и утыканный мачтами Нил и в философской задумчивости поехали под лебахиями в направлении Гизы. Миновало немногим более двух часов, когда мы, заканчивая наш путь, разминулись с последними покидавшими плато туристами и помахали последнему трамваю, после чего мы остались наедине с ночью, прошлым и призрачной луной.

В конце дороги мы увидели огромные пирамиды, таившие в себе смутную угрозу древних времен, которую я не почувствовал в дневное время. Даже самая маленькая из них несла в себе тот же ужас, ведь именно в ней заживо похоронили царицу Нитокрис из шестой династии, ту самую коварную царицу Нитокрис, которая однажды пригласила всех своих врагов на пир в храм рядом с Нилом и утопила их, открыв шлюзы. Я вспомнил, как арабы шептались о Нитокрис и держались подальше от третьей пирамиды при определенных фазах луны. Наверное, о ней думал Томас Мур, когда сочинял строки для мемфисских лодочников:

Мы приехали довольно рано, но Али Азиз со своими дружками нас опередил. Мы увидели их ослов, чьи контуры ясно вырисовывались на фоне пустынного плато в Кафрел-Харам. К этой арабской деревушке направились и мы, вместо того чтобы следовать обычной дорогой к «Мена-хаус», где нас могли заметить и задержать полицейские. Здесь грязные бедуины держат верблюдов и ослов в каменных гробницах придворных Хафры, и отсюда мы пошли через пески к Великой пирамиде, по стертым ступеням которой арабы взбирались без труда. Мне же Абдулла Раис предложил помощь, но я от нее отказался за ненадобностью.

Многим путешественникам известно, что первоначальной вершины пирамиды уже давно нет и наверху ровная площадка примерно в двенадцать квадратных ярдов. Мы расположились на этом мрачном пространстве, и через пару мгновений луна пустыни насмешливо взирала на поединок, который, если не считать выкриков болельщиков, вполне можно было бы увидеть в каком-нибудь второразрядном атлетическом клубе Америки. Здесь тоже хватало запрещенных приемов, и каждый удар, обманный маневр и защитный прием моему не совсем непрофессиональному глазу говорили о неразборчивости в средствах обоих противников. Впрочем, бой скоро закончился, и, несмотря на мое неприятие методов ведения боя, я почувствовал хозяйскую гордость, когда победителем был объявлен Абдулла.

Примирение совершилось на редкость быстро, и за пением и возлияниями я даже усомнился в реальности ссоры. Странно, но мне показалось, будто не бывшие противники, а я оказался в центре внимания, и, напрягая свои скромные познания в арабском, я догадался, что они обсуждают мои профессиональные представления и мое умение освобождаться из любых пут и помещений, причем делают это не только с поразившим меня знанием, но и с вполне определенными неприязнью и скептицизмом. Постепенно я задумался о том, что старинное колдовство Египта не исчезло без следа, но разрозненные фрагменты этого тайного знания, не говоря уж о культовых служениях, сохранились как суеверия среди феллахов, и до такой степени, что сила заезжего хахви, или колдуна, вызывает у них сомнение и ревность. Мне вновь пришло на ум, как сильно мой глухоголосый гид Абдулла напоминает древнего египетского священнослужителя, или фараона, или сфинкса… и я вздрогнул.