– Таким образом, ты будешь рисовать меня лет сто.

– А ты испугался? Не переживай, дядя Коля не даст умереть с голоду. Зато через двести лет люди поймут, какой гениальный образ я воплотила на холсте. Я тебя красками буду рисовать и в полный рост, как генерала, правда, генералов я никогда не рисовала, но это мелочи, у меня получится, я знаю… А ты, отголосок двадцатого века, веришь в меня?

Марина больно обхватила его локтями, заглядывая в глаза.

– Верю! – выдохнул он, испугавшись быть удушенным.

На следующий день в школьной программе был запланирован вечер всеобщих родительских собраний. Ольга Павловна закрывала входную дверь квартиры, когда звонок призывно запел в коридоре.

– Алло?

– …Это я, – тихо ответил мужской голос.

– Сашенька, родной мой, где ты?

Ее голос задрожал, и быстрые слезы обожгли щеку.

– Я в Москве… по делам.

– Я жду тебя, когда ты приедешь?

– …Дело в том, что я… уезжаю. И если бы не Наташа… я обещал, что позвоню тебе.

– Как уезжаешь? Хотя бы на час…

– Я звоню с вокзала, через десять минут поезд…

– Как же так, только приехал и уезжаешь?

– В Москве был два дня. Приеду домой, в Краснодар, позвоню… не обижайся…

Ольга присела на край табуретки, обессилено понимая зловещность его слов. Она тихо плакала, трубка вторила ей унылыми гудками. Ее сын переставал быть сыном Сашенькой.

И в этом она виновата сама. Не знавшая нежной любви, связавшая в узел женское начертание, она превращала свою жизнь и жизнь сына в будничную каменоломню, где никому нельзя верить, никого нельзя любить, только спокойствие и чистота могут дать радость. Слишком рано она поседела душой.

Вечером организованное администрацией большое родительское собрание. Осторожных родителей запускали в актовый зал и вели отчетное сообщение об успеваемости и перспективах школы. Затем слегка пригубленные родители шли на собрания своих классов. Первая общая часть закончилась, и преподаватели, не имеющие классного руководства, быстренько разбегались по домам. Марина заглянула в каморку и обнаружила там Юрия, который разливал дымный кофе в горло двум чашечкам. Она пружинисто подкрадывалась сзади.

– Я тебя ждал, – не оборачиваясь, сказал он.

– Ну вот, опередил. Представляешь, какой был бы эффект неожиданности?

– Представляю. Твой визг, на который сбежалась бы вся школа, и мои обожженные кипятком пальцы.

Марина замурлыкала, заискивая перед ним:

– Долгорукий. Я буду подлизываться, потому что хочу нарушить твою неприкосновенность здесь и сейчас!

– Неразумно, Мариш. Это было простительно первый раз, но теперь есть разрешение заниматься этим дома, в твоей хижине, зачем компрометировать нас?

– И этого человека я люблю и нарисую для потомков? Никогда! Долгорукий! Ты ли это? Откуда такая щепетильность и правильность? Раньше тебя не заботило чувство морали на рабочем месте…

– Сладкая моя, я реалист и преступник. Я завладел тобой, но я и боюсь за тебя. Будь благоразумна, сегодня вся администрация на ногах.

– Под пулями интереснее и острей!

– Так мы на передовой?! – он начал отставлять чашки в сторону. – А мне, как истинному солдату, неприлично отступать, и я возьму эту крепость…

Он порывисто сорвал заливающуюся от счастья Марину со стула и закружил, рискуя удариться всевозможными атрибутами.

Он любил ее страстно, упоительно, красочно, как рассказывал свои рассказы, которыми покорил, забросал, околдовал…

Дверь осторожно приоткрылась… Увидев подобное, ошеломляющее, непристойное, она не вошла, осталась в темном коридоре. Разврат, ничтожество в стенах дорогой школы. Она сумеет положить этому конец.

Ольга Павловна категорично отправилась за директором. Нужен свидетель, и она уничтожит эту грязь, эту мерзость.