– Посмотри, какой он огромный, он на дядьку похож, такой прибьет тебя или заставит подписать все документы на твою одинокую жилплощадь, – подруга явно перестаралась.

– Имей совесть, он еще ребенок, пусть что большой… И, в конце концов, ты не забыла, что я юрист, к тому же первоклассный… Так что хватит страстей, его надо покормить, сутки в поезде и час сидения в моем коридоре – это уже перебор.

Подруга, не разделив моего мнения, ушла, правда, не хлопнув дверью.

– Макароны будешь? Прости, я не люблю готовить.

Гоша кивнул, нашел ванную и без напоминания вымыл руки. Потом притащил рюкзак на кухню, и мой небольшой стеклянный столик стал превращаться в скатерть-самобранку. Из бездонной поклажи появились баночки с вареньем, соленые огурцы, разноцветные консервированные салаты, три банки с домашней тушенкой, сало, завернутое в белую, пропитанную чесноком тряпочку, помидоры, резаные кабачки и в промасленной бумаге пара килограммов самодельной колбасы.

– Ого! А кто тебя так подготовил в дорогу? Спасибо…

– Я сам, сколько влезло, столько привез, остальное посылкой через неделю придет, если можно…

Он осторожно присел на мои миниатюрные стулья.

– А давайте, я сам сварю, я умею… Я немного ем, просто в батю пошел размером…

Мне захотелось плакать…

– Ты тут хозяйничай, я сейчас…

Я выскочила из трогательной сцены, пряча влажные глаза, вдруг почувствовав, как он хочет понравиться мне, неизвестной тетке из Москвы.

Мне удалось пристроить Гошу в копировальный цех. Выхлопотать место было совершенно несложно. Да я и не пыталась заставить мальчишку работать, но его непримиримым условием было, что хоть пять тысяч, но он будет вносить в семейный бюджет. Обещали семь тысяч за непыльную работу с девяти до пятнадцати. Семейный бюджет – он так и сказал, вновь удивив меня основательностью и ранней почтительностью к зарабатываемым деньгам.

Гоша жил в отдельной комнате, которую держал в полном порядке. Это было несказанным счастьем для меня, потому что странным пунктом в моей жизни было почти абсолютное подчинение чистоте. Я не требовала полной стерильности, облучения кварцем, но каждая вещь знала свое место, и полы мы мыли по очереди.

Документы на опекунство подтвердили мое право на вмешательство в его личное пространство, но такового не требовалось. Гоша был молчаливым, тихим, крайне неназойливым, потому я могла, как и прежде, спокойно работать дома и репетировать вслух свои монологи присяжным.

Однажды я так упоительно, с надрывом, читала свой опус, что привлекла Гошино внимание.

– Не пробьет… – тихо вмешался он, остановившись на пороге моей комнаты.

– Что? Не поняла?

– Не пробьет, в смысле, не прошибет… последнюю фразу лучше сказать в начале… это как детектив… подцепить на крючок, потом суть сюжета и вновь повторить ключевую реплику в конце с состраданием… извините, – Гоша прикрыл дверь.

Нормально! Что это еще за выпад! Первым желанием было рвануться, объяснить этому огромному мелкому, кто тут профессионал!

Но… я стараюсь слушать свою интуицию, которая, как легкий электрошокер, на секунду встряхнула меня и остановила несущиеся мысли. Пауза!

Я зашуршала бумажками, вновь пробежала глазами почти выученный текст. Как Пушкин, вскинула руку, откинула голову, призывая музу в соавторы… и отчаянно поняла, что мальчик прав… Как-то театрально. И за душу не берет…

Просидев еще пару часов над смыслом, я была уверена, что переделанный текст зазвучал!

Освободившись пораньше, я заехала за Гошей на его временную работу. Он засмущался своей радости, но без разговоров сел в машину. Мы подъехали к моему любимому ресторанчику. Вот здесь Гоша проявил чудовищное упрямство.