─ Лесов тут тоже хватает. И как бы самых ни на есть среднерусских, ─ насмешливо сказал экстрасенс. ─ И все говорят по-русски, и имена наши. Подобный Мир.

─ Подобный Мир… ─ повторил Шпарин, вспоминая фантасмагорическое зрелище над лесом. ─ Нелепицы, нестыковки и нескладушки. Два кабинета, два сейфа, два особиста. Две жёлтые папки. В одном кабинете он её достаёт, в другом бросает в сейф. Я схожу с ума?

Экстрасенс с жалостью посмотрел на Шпарина, поднял руки и быстро, сближая, подвигал.

─ До сих пор не понял? Фрагментарно меняется реальность. Что-то у них на этом «Холме» идёт не так. Вот тут особист укладывает папку в сейф, а вот тут достаёт… Сложение-наложение и необъяснимые, невообразимые сопутствующие явления и эффекты.

─ Можно сколько угодно упражняться в создании околонаучных теорий, но мы и на шаг не приблизимся к разгадке, ─ сказал Шпарин. ─ А этот… рыжий туман?

─ При изменении частот несущего сигнала на «Холме», думается мне, воздушная среда меняет цвет.

─ Скажи честно, как ты это делаешь? Помнится, в ДК турбинного завода на такие трюки ты способен не был. Передвинуть стакан с водой, отыскать в зале с помощью подсадного какой-нибудь предмет, распилить женщину в ящике, это я понимаю. Но битьё стёкол и сдёргивание штанов ─ высший класс. Как?

Аварийные светильники, помигав, погасли. Далее события, о которых Шпарин вспоминал только с использованием нехороших слов, приобрели совершенно невероятный характер даже в контексте виденного за день. Звуки бьющегося стекла, лопнувших гитарных струн, стук в ушах, визг, засветились стены комнаты, завибрировали, заволновались, скривились, воздух зашипел и, вскипая, пошёл слоями. Фигура Миазмова обозначилась оранжевым цветом, вспыхнула и стала прозрачной.

─ Готовься к новым чудесам и потрясениям… ─ пробормотал экстрасенс, теряя очертания. Его тело дрогнуло, поблекло и исчезло.

─ Фильм ужасов, ─ с тоской сказал Шпарин. ─ Кончайте дурить, гады!

«Решили меня растворить, как кусок рафинада. Разложат на атомы и поминай как звали. Никто и не вспомнит… Кроме, пожалуй, Светки, Маринки, Светланы Андреевны. Ну Милка Звирник. Может Татьяна вспомнит, Бушина, целый год любовь крутили. Чуть не женился. Или из последних подруг… Анна из турагентства. А из мужиков кто? Кому денег одолжил ─ обрадуются. А из настоящих? Кое-кто вспомнит… Эх, завещание не написал. Нужно было в детский дом какой всё завещать…».

Неиспытанная раньше боль раздирала тело, каждая клеточка молила о пощаде, просила не дать потерять себя, не соскользнуть с той грани, где ломается, стирается и выворачивается представление о бытие. Мутные оранжевые волны заполнили помещение светящимся туманом. Туман сожрал окружающие предметы, разверзлась бездна, сознание Шпарина растеклось густой сверкающей жижей, померцало, померцало, разлетелось брызгами и медленно потухло.

Шпарин очнулся в белой комнате, голый, свежий, чистый, как младенец.

«Ничего не хочу вспоминать, ни о чём не буду думать, ничего не хочу знать, ничему не буду удивляться. Буду плыть по течению. Гребок, переворот на спину, отдых, гребок, переворот на пузо. Куда-нибудь приплывём…».

─ Давление в норме, пульс в норме, сердце в норме. Практически здоров. С возвращением, капитан!

─ Закройте окно! Сквозит! ─ раздражённо сказал Шпарин двум мужчинам в длинных белых халатах у кровати и натянул одеяло на подбородок.

Распахнулась дверь. Держа на вытянутых руках белый поднос, в палату вошла медсестра в розовом халатике и розовой шапочке.

─ Завтрак господина капитана, ─ сообщила длинноногая медсестра чарующим голосом.