Стояла нереальная тишина, только ветерок играючи трепал волосы. Его нежное прикосновение успокоило, я расслабилась.

– Бери цветы и банку для воды, – скомандовал муж, – а я возьму лопату. Кстати, не забудь смартфон.

– Почему кругом безлюдно? – ощущая, что стопы приросли к асфальту, с придыханием проговорила я.

– Будни, люди на работе, – отозвался Михаил, подталкивая меня вперед. – Не дрейфь!

Вытащив из салона гвоздики, я обреченно поплелась за супругом.

Освещенная солнцем широкая главная аллея погоста уходила далеко вглубь, по обе ее стороны на засаженных цветами участках размером с гроб ровными рядами стояли нарядные памятники, последнее прибежище дорогих тел заботливо лелеяли пока еще живые родственники старшего и среднего поколения.

«А что с ними будет, если детей не станет? – мысленно спросила я у неба. – Ну, не желают сейчас внуки приезжать сюда к бабушкам и дедушкам»!

– О чем задумалась? – обнял меня за плечи Мишка.

Я промолчала, и мы свернули налево, к папе. Папа сурово смотрел с мрамора своего монумента и глаза его фотографии косились на мою склонившуюся фигуру, рвущую сорняки в цветочнице. Я кожей чувствовала этот взгляд и ежилась от страха.

– Прощай, папочка, – закончив дело, прошептала я и, пытаясь изобразить скорбь, шмыгнула носом. Скорби не было, боль затушевалась, – прошло двадцать лет, как отца не стало. Причем его не стало тогда, когда он бросил маму и ушел к другой женщине.

– Пойдем, – снимая перчатки, приказал Михаил. – Еще пять покойничков остались. Кто там у нас на очереди?

На очереди были бабушка и дядя, мы навестили их, прибрались, полили цветочки и собрались идти к брату. К тому, который не хотел показываться гостям из материального мира.

– Может, сначала к тете с ее мужем заглянем? – спросила я Мишку, надеясь на его согласие.

– Нет! – отрезал он. – В том году мы Романа не нашли, в этом шутник от нас никуда не денется.

Узкая тропка, направляющая к шутнику, вела в неизвестность, завершением которой был, наверняка, забор. Могилы по обе стороны от нас заросли колючками и осокой, к джинсам крепко цеплялся репейник, дорогу преграждали завалы мусора и разросшиеся без присмотра кустарники одичавших смородины и малины. Из кладбищенских джунглей выглядывали памятники с фотографиями хозяев вечной жилплощади.

– Кристина! – внезапно услышала я чей-то хриплый голос, – Кристина!

Резко обернувшись, я остолбенела. На меня смотрел дядя Гена Ширяев. Тот дядя Гена, в которого я была влюблена в детстве. Он жил под нами, работал фотографом и умел заразительно смеяться. Его жена, тетя Шура, казалась мне страшной, но красивый муж, как ни странно, любил ее. А еще он любил своих детей – старшую, Людку, и младшего, Валерку. С Людкой мы дружили и ходили в один класс, Валерка был младше на пять лет. Потом мы расстались, переехали в другой район, и я понятия не имела, что случилось с бывшими соседями.

«Значит, дядя Гена тоже преставился, – с болью разглядывая знакомый портрет молодого Ширяева, вздохнула я. – А могилка такая неухоженная! Может, убраться»?

– Кто это? – поинтересовался Миша и не дожидаясь ответа дернул меня за руку. – Не задерживайся, уже пять вечера, а желательно до шести управиться – погода может преподнести сюрпризы.

Я вновь подчинилась, так как привыкла подчиняться. Наверное, чувство неполноценности у меня в крови. Или нет? Мама часто говорила, что я неумеха, а папа всегда молчал. А потом неумеха стала умехой и окончила институт с красным дипломом, а потом неумеха стала руководителем среднего звена, но родителям не хотелось признаваться в ошибке и они до конца делали вид, что не увидели в дочери перемен.