Словно спринтер, я рванулась к деревеньке, чтобы удостовериться, что она не является миражом. Кеды слетели, но одуванчики не кололись, они ласково касались моих стоп и будто обнимали их. Казалось, я парю в воздухе, но это чувство закончилось возле первой избушки.

Пять подсолнухов затеняли подслеповатое окошко с мутным бычьим пузырем вместо стекла. Дом выглядел бутафорским, и плетень тоже, да и вся обстановка дворика наводила на мысль, что здесь снимают сериал про казаков позапрошлого века.

На некрашеном крылечке сидел мужчина в длинной расшитой орнаментом рубашке, подпоясанной тонким кожаным ремешком. Мужчина был немолод, наверное, лет шестидесяти. Длинные висячие усы делали его худой лик скорбным. Он сосредоточенно глядел в одну точку и чем-то думал.

– Здравствуйте! – набравшись храбрости, подала голос я.

– Будьте здоровы! – повернулся ко мне всем корпусом незнакомец. Мгновение, и широкая улыбка преобразила его лицо.

– Как называется этот хутор? – переминаясь с ноги на ногу, спросила я.

– Корнеевка, – мужчина поднялся и пошел. – А меня Леонтием прозывают, Леонтием Силычем Корнеевым. Наш род здесь спокон веков живет.

– Очень приятно, – попятилась я. – Не могли бы вы помочь мне попасть в Александровск?

– Подсоблю, конечно, – остановился Корнеев. – Не пужайся, я не ем людей.

– Пожалуйста, – не веря в неожиданно привалившее везение, взмолилась я. – Пожалуйста, помогите, меня на кладбище ждет муж, он волнуется, а я тут попала в какой-то странный населенный пункт. Там, представляете, торгуют одуванчиками! И еще там нет детей. Совсем нет! А жители Троицка исчезают в дневное время и появляются в городе только ночами.

– У детей свой город, – равнодушно пожал плечами Силыч, залез в карман рубашки, вынул из кисета табак, не спеша набил им клочок газетной бумаги и поджег самодельную папиросу.

И мне показалось равнодушие мужчины напускным, так как заскорузлые от сельского труда пальцы его с землей под ногтями мелко задрожали.

– У детей свой город? – не поверила я. – А кто за ними ухаживает?

– Предки, – выпустив дым после долгой затяжки, хрипло произнес Корнеев и засуетился. – Чаво мы гутарим во дворе, айда в хату! Значится, ты приспела сюда с кладбища.

– А когда мы туда пойдем? – понизила голос я.

– Вперед чайку попьем, – недобро усмехнулся Леонтий. – Значится, одуванчики в Троицке продают. А почем?

– Не спрашивала, – растерялась я. – У вас их и так много….

– Сичас это называется питомник, – торжественно провозгласил Корнеев. – А исчо мне выдалось взрастить подсолнухи. Вишь там стоят! Братяня ромашку вывел, грядка ромашки у него в палисаде, тятя татарник поднимает, им коз кормит. Только никто этот татарник брать не хотит, ромашку просят, а ее сичас мало. Остается надёжа на одуванчики, скоро семена дадут. Продам их, корову куплю.

– И чем корову кормить будете? – удивилась я.

– Татарником, – встрепенулся Корнеев. – У деда в огороде борщевик есть, но от борщевика козы поносят.

– Борщевик ядовит, – словесная галиматья Силыча начинала утомлять. – Скажите, почему у вас не растут дикоросы? Нефтехимический завод Александровска их уничтожил? А тогда почему погост утопает в сорняках?

– Потому что усопшие никому не надобны, – тяжело вздохнул Корнеев.

– Усопшие? – вздрогнула я, в животе вновь запорхали бабочки. – При чем тут усопшие?

– При том, – отмахнулся Леонтий. – Айда в хату, грю.

Я с неохотой повиновалась.

В сенях, занавешенных тяжелой паутиной, пахнуло прелостью. Вход в жилище Силыча был настолько низким, что пришлось наклониться. Дощатые полати, большая русская печь и черный от времени деревянный стол составляли все ее убранство. За столом, отвернувшись к окну, кто-то сидел, в темноте горницы я смогла разглядеть мужской силуэт.