Увы, так не бывает, думала Диана несколько часов спустя, лежа в чужой спальне. Точнее, может, и бывает, только не с ней. Собственное будущее расстилалось перед ней унылым, серым безбрежьем, а она болталась где-то в кильватере на веревке, как приговоренная. Если начнется война – а Эдвард считал, что непременно начнется, – ей придется провести зиму в сыром коттедже с Айлой и Джейми. Разумеется, она обожала Джейми, но с золовкой было скучно до умопомрачения. Другой вариант – поехать на зиму (точнее, на всю войну) в Шотландию к родителям Ангуса (они ее терпеть не могут) – и тогда у нее не будет ни малейшего шанса увидеться с Эдвардом. Ангус заявил, что хочет вступить в армию – по крайней мере уберется с глаз долой; однако и Эдвард тоже рвется на фронт. Он уже пытался попасть на флот – не взяли, но он обязательно что-нибудь придумает. Ей вспомнился прошлый год, хотя тогда случилась неожиданная отсрочка; вряд ли стоит надеяться на повторение.

Эдвард спал. Она повернула голову, разглядывая его. Эдвард лежал на боку, положив руку на ее правую грудь – самую любимую, по его словам. У Дианы был не по моде большой бюст, однако ему нравилось: прелюдия всегда начиналась с него. В расслабленном состоянии его лицо носило печать простого благородства: широкий лоб с «вдовьим хохолком», крупный нос с горбинкой – каждая ноздря украшена шелковым, чувственно курчавящимся волоском, заметным, только если голова запрокинута. Синева чуть ниже скул (он брился дважды в день, если предстоял выход в свет), подбородок с ямкой посередине, опрятные усы щеточкой, почти не скрывающие длинную, узкую верхнюю губу, причудливо контрастирующую с полной нижней. Спящие выглядят совсем иначе, подумалось ей: открытые глаза отвлекают от истинного портрета души. Поскольку им предстояло расставание, да и секс был хорош – лучший в его жизни, уверял Эдвард, – и теперь он лежал рядом, такой красивый и беззащитный, что она почувствовала прилив нежности, одновременно романтической и материнской. «Разбуди меня, если отрублюсь, – попросил он ранее. – Если мы опоздаем, мне всыплют по первое число» – совершенно мальчишеская реплика!

Она осторожно погладила его по лицу.

– Просыпайся, старичок, нам пора.

Однако в машине они все-таки поссорились. К тому времени, как Эдвард загрузил все необходимое, было уже половина шестого – намного позже, чем они собирались. Открыв перед ней дверцу машины, он вдруг спохватился:

– Боже правый, совсем забыл драгоценности Вилли! – И поспешно забежал в дом.

Вернувшись с большой викторианской шкатулкой, он сел за руль, но никак не мог найти ключи и в спешке небрежно отодвинул шкатулку ей на колени. Она оказалась незапертой, и содержимое высыпалось ей на юбку и на пол.

– Вот досада! – воскликнул Эдвард, вставляя ключ в замок зажигания. Целую вечность Диана собирала с пола разрозненные детали, большей частью в потертых кожаных чехлах со сломанными застежками; молча складывала гранатовые серьги, ожерелья из стразов, броши, гарнитур из топазов и жемчугов – все, что он подарил своей жене. Ей совсем не хотелось ни видеть, ни даже знать об этом. К ручке шкатулки красной лентой был привязан ключ; она отвязала его, заперла шкатулку и положила на заднее сиденье. В груди тяжелой волной поднимались зависть и страх, и она не удержалась.

– А что ты подарил ей за последнего ребенка?

– Топазы, – коротко ответил Эдвард. – А что?

– Так, любопытно.

– Не надо. К тебе это не имеет никакого отношения… К нам, – добавил он примирительным тоном.

– Вообще-то имеет, если подумать. Ты же сказал, что это она навязала тебе ребенка! Согласись, довольно странно после этого задаривать ее драгоценностями!