– Правда, прав, или отцовская любовь?

– Не знаю, Джэйсон. Наверное, и то, и то. Я мог бы найти оправдание и ему, и этому мальчишке, но ведь мой сын, именно он. – Он посмотрел, немного виновато, в окно, будто не был справедлив, как того следовало и переведя взгляд  на Джэйсона, будто вспомнил его вопрос.– А Габи хорошо…

– У вас что-то случилось?

– Нет. – Замотал он головой. – Всё прекрасно. Я очень её люблю. Ты знаешь об этом.

– Да. Если она заставила тебя выпасть из жизни на столько лет и ты до сих пор не можешь оклематься, то явно здесь или любовь замешана, или колдовство. – Джэйсон засмеялся, сказав это.

– А сколько ты хотел, чтобы я гулял? Все эти женщины, выпивка, ночи без сна хороши, но не до бесконечности. Приходит время, когда нужно остановиться и сделать выбор. Ты. Вот ты! Ты его сделал. Ты захотел жить в удовольствие. Но ты доволен?

Джэйсон заулыбался совершенно другой улыбкой:

– Я доволен. Я сплю с кем хочу, и не ограничиваю себя. Пока ты просыпаешься с одной, у меня каждый вечер другая. У меня больше выбора, чем у тебя. Тебе нужно спросить жену о том, а можно ли тебе куда-нибудь пойти, но ты даже этого не делаешь, возвращаясь, после работы, сразу же, домой. Даже когда тебя спрашиваешь о том, как ты? Именно ты! Ты отвечаешь о детях, о Габи, потом уже, о себе. Ты что, состоять стал из подгузников и юбки жены?

– Ты на меня давишь. И если ты будешь также делать, я дам тебе по морде, Джэйсон, честное слово! – Он погрозил ему кулаком и улыбнулся, но было заметно, что разговор перешёл, для Джона, не в самую приятную форму. Он становился раздражённым, чувствуя себя «не в своей тарелке», от нападок Джэйсона. Его всегда немного задевало, что, для Джэйсона, он из разряда «нормальных» мужчин, перешёл в «подкаблучники», он вроде как мужчина, но уже не такой. Его это задевало, с точки зрения достоинства, ведь ничего не изменилось, кроме того, что он стал более серьёзен и взял на себя ответственность, в этой жизни, не только за себя.

– Знаешь, я понятия не имею, когда тот парень, которого я знал, стал вот этим человеком, кто сейчас сидит передо мной. – Он показал на Джона пальцем и, поднял брови, будто изумившись увиденному виду Джона.

– Когда ты успел так изменить себя, чтобы предпочесть зелёный чай, крепкому алкоголю? Когда одна женщина стала тебе интереснее сотен других? Взгляни! – Он раскинул руки в стороны. – Их тьма-тьмущая! И большинство этих женщин, одинокие! А ты с одной. Это, как есть каждый день пельмени, и расхваливать, какая у тебя прекрасна жизнь тем людям, которые каждый день меняют своё меню. О чём ты думал, когда решил обзавестись «спиногрызами»? Можешь ударить меня по лицу. Но я это скажу. Ты не изменился. Ты изменил себе! Я думаю дело в этом.

Джон смотрел на него возмущённо, стараясь держать себя в руках, но его пальцы всё сильнее сжимали кружку с чаем, которую он держал.

– Помнишь, как мы плавали голые в море, а позже познакомились с восемью девушками на берегу, которые смотрели на нас? Помнишь, что было потом? Ты лежал пьяный, между ног четырёх шоколадных красоток и говорил, что это лучший день в твоей жизни! Помнишь, как мы решили попутешествовать на автомобиле? Мы доехали лишь до выезда из города и остановились у двух девушек, которые ловили машину у пригорода. Мы довезли их, но у них не было наличных и они предложили… Помнишь? Расплатиться натурой. Ты не мог забыть этого всего! Как мы гуляли и гудели по всему городу. Как потратили все деньги на билеты, на самолёт до Мадагаскара, а в итоге напились от счастья так, что нас не взяли на борт. Помнишь? Мы тогда «попали» на восемьсот долларов?! И копили мы их таксуя, и обманывая людей со сдачей и стоимостью поездки.