Вероятно, он что-то говорил мне. Не помню. Не слышала. Плелась домой в каком-то тумане. В полной тишине. В мире, в котором была отныне только я.

В день, когда я почти умерла.

Больше не было никаких звонков, сообщений, встреч и даже взглядов. Ничего. Только перешептывания и тихое хихиканье всякий раз, когда я входила в аудиторию. Но и они быстро сошли на «нет».

Все забывается. Почти все.

До сих пор не могу объяснить даже самой себе, почему так случилось. Шок? Растерянность? Неверие в то, что моя сказка могла так глупо оборваться на самом интересном месте и превратиться в пыль? Не знаю.

Сначала я все ждала, когда же Игорь, наконец, скажет, что был не прав. Что запутался. Ждала даже, когда уже понимала, что все зашло слишком далеко, и это не то, чего я хотела и как себе представляла. Верила и надеялась, даже теряя почву под ногами. Готова была цепляться за эту последнюю ниточку до последнего. И только встав с его кровати, поняла, что это все. Конец.

Ничего ведь и не было. Я все придумала себе сама. Так хотела верить в любовь, что увидела ее там, где на нее не было даже намека. Интерес, похоть, игра – все, что угодно, только не настоящие чувства. Глупая маленькая Маша…

Какой же жалкой я себя чувствовала, сидя под душем и пытаясь оттереть с кожи следы его прикосновений. Терла, терла мочалкой чуть не до мяса и все говорила про себя: тупая доступная шлюха, вот ты кто. Тупая и доступная. Тогда мне казалось, что если повторить это раз двести, то станет легче. Но легче, конечно, не становилось. Только росла ненависть к себе, множился стыд и желание закрыться ото всех.

Открыто меня не задирали, но вдруг появившиеся загадочные улыбки на лицах парней – это я заметила, конечно, сразу. Такое трудно игнорировать. Никто не тыкал пальцем, даже не называли больше сурикатом какое-то время, а через пару месяцев и вовсе забыли. А я…

Я делала лицо кирпичом. И жила.

Старалась отвлекаться, чтобы не утонуть в депрессии, но пускать кого-то в свой мир точно больше не собиралась. Даже брата. Вряд ли ему понравилась бы новость, что его сестрой воспользовались, как дешевой потаскушкой, а потом вышвырнули вон. Он был бы взбешен. И разочаровался бы во мне.

Наверное.

Вероятнее всего.

Нам всегда говорили, что мы похожи. Иначе и быть не могло. Но я не соглашалась. У меня светло-коричневые глаза, у него – серые. Я – щуплая, он – поджарый и сильный. Я мягче, бледнее, обычнее, проще. Пашка – всегда впереди и всегда уверен в себе.

Все, что у нас было общего – копна мягких каштановых волос и прямой длинный нос. Папин.

Я не пою в душе, не бренчу на гитаре до утра, не лезу на сноуборд и не собираюсь к тридцати годам покорить Эверест. Я, вообще, всегда избегаю конфликтов, если их можно избежать. А еще всего нового. А Пашке хочется попробовать весь мир на вкус. Противопоставить себя ему, бросить вызов. И иногда мне кажется, что я – единственное, что держит его на месте. Если бы он мог сбросить этот балласт или передать кому-то другому, то давно бы сделал.

А пока мне нравилось жить в его тени. Там было тепло и уютно. Его друзья, его компания, его интересы. И я – маленький багаж Сурикова старшего. Чемоданчик, который при желании можно взять с собой, ведь у него не имелось других хозяев.

Хорошо, что у меня была отдушина – кафе. Его не коснулось проклятие универа: сошлась со всеми на удивление быстро, общалась, смеялась каждую смену и получила репутацию человека душевного. Иначе точно бы пропала.

– Какого черта ты не на зачете? – Пашка сбросил тапки и направился к окну. – И почему за тобой таскается какой-то упырь, покрытый кучерявыми глистами с ног до головы?