– Если схватишь за нос – расстреляю, а всех узбеков запишу евреями и сошлю в Биробиджан.

Девочка хоть и была маленькой, но сообразила, чем дело пахнет, отдёрнула руку и сидела молча.

Сталин улыбался, махал рукой народу, а другой обнимал хрупкое тельце Мухабат. Это продолжалось минут сорок, и где-то на тридцатой минуте Сталин вдруг ощутил, что обнимать девочку приятно. Под рукой было тёплое, пусть детское, но тело.

Какие-то воспоминания закружились в голове у продолжателя дела Ленина, и он спросил Мухабат:

– Любишь дедушку Сталина?

– Очень, – ответила Мухабат.

– То-то же, – сказал Сталин.

После парада Сталин разрешил Мухабат посидеть у себя на коленях и угощал её конфетами, специально для этого случая сделанными на фабрике «Рот-Фронт».

Девочка была даже приятна Сталину. От неё пахло каким-то незнакомым Сталину запахом, скорее всего хлопком.

– Как тебя зовут, Мухабат? – пошутил Сталин.

– Мухабат, – сказала Мухабат.

Затем Сталин повёл девочку за руку и показал ей Ленина.

Они постояли возле мумии. И Сталин вдруг спросил Мухабат:

– А ты знаешь, отчего умер дедушка Ленин?

– От болезни, – сказала Мухабат.

– Нет, – возразил Сталин, – он умер оттого, что недостаточно хорошо понимал марксизм-ленинизм. – Подумал и добавил: – Он умер оттого, что не мог жить.

Расставаясь, Сталин подарил Мухабат целую коробку шоколадных конфет.

– Бери, – сказал Сталин, – у меня ещё две коробки остались. Одну сам съем, другую подарю Максиму Горькому, чтобы ему слаще жилось.

Вот так Мухабат стала ежегодно выносить Сталину цветы. И чем становилась старше, тем приятнее и приятнее было Сталину держать её у себя на руках.

А через несколько лет, когда девочка стала уже девушкой, один из помощников Сталина сказал:

– Иосиф Виссарионович, вам не тяжело её на руках держать, ведь она уже скоро в институт будет поступать?

Сталин расстрелял помощника, однако приказал, чтобы Мухабат ему больше цветы не выносила.

И это было политически правильное решение.

Однажды грузин Сталин поручил еврею Кагановичу провести коллективизацию в русском селе.

Каганович пригорюнился и пошёл советоваться с братом.

Брат Кагановича сказал:

– Лазарь, зачем тебе это нужно? Ты в сельском хозяйстве ничего не понимаешь, тем более ты еврей, а должен заниматься этим в русском селе. Лучше займись метро, это под землёй, и никто не увидит, что ты там делаешь.

Тут Лазарь вспылил и начал кричать на брата:

– Я не еврей, это вы все евреи, а меня куда партия послала, там я и буду! Пошлёт в Киргизию – буду киргизом. А если пошлёт в Палестину, тогда буду евреем. Учти, – сказал он брату, – я от тебя откажусь.

– Лазарь, – произнёс брат, – ты же был хорошим сапожником, а должен теперь заниматься не своим делом. Представь себе, Лазарь, если бы Ленин шил сапоги, ну разве он смог бы сшить такие сапоги? – И брат показал Лазарю свою ногу, обутую в изящный сапог.

Лазарь собственноручно снял с ноги брата сапог, долго его щупал, нюхал и даже пробовал на зуб.

– Хороший сапог, – сказал он наконец. – Кто его сделал?

– Ты, – закричал брат, – ты его создал ещё до революции, и я эти сапоги с гордостью ношу до сих пор!

Лазарь Моисеевич действительно был приличным сапожником. И любил это дело настолько, что, даже будучи наркомом, всегда сам себе чинил обувь и любого, с кем встречался впервые, начинал рассматривать с обуви. Он не собирался никогда становиться революционером. Но вот революция позвала его в строй, и он бросил всё: семью, местечко и даже блестящую карьеру сапожника. А ведь со временем он мог заиметь свою сапожную мастерскую. А его в наркомы потянуло.