Дом был большой, с потемневшими от времени голыми бревнами, и стоял он посреди участка. На площади от калитки до дома земля, не тронутая лопатой много лет. Тут стоят группками столетние березы, осины. Между ними к дому тропинка. Она еще сыровата была, и Света пошла по сухой прошлогодней траве, сквозь которую густо пробивались зеленые иглы молодой травки. Вход с фасада закрыт всегда, и тропка вела вокруг дома мимо окон. Света увидела, что створки окна распахнуты наружу, и голоса слышны. Голоса воркующие: мужской и женский. Дом старый, осел от времени. Окна низковаты стали для него. В окно не то, что Света, десятилетний ребенок заглянуть может. Узнала Света голос матери. Удивилась: что это тут мать делает? Подошла к окну и остолбенела! Мамаша с Шуриком лежали в постели под одеялом.

Онемела Света от увиденного и стоит, распахнув глаза, слушает. А Шурик смеется.

– А если я на тебе женюсь? – говорит он нежно матери.

– На Светке женись, ты ей нужнее! – смеется мамаша. – И меня не обидишь! Обеим хватит. Трое суток с тобой глаз не сомкнула!

Обрела наконец Света речь, закричала:

– Мама-а!

И бросилась бежать назад, к калитке. Плащ из рук выскользнул, остался под березой. Примчалась на электричке в Москву, исходя слезами в вагоне. Примчалась, а куда приткнуться, не знает. В квартиру матери ехать? Ни за что! И нет человека, кому горе излить. Не сумела близко сойтись ни с кем из подруг. Вспомнила об Алеше и кинулась к нему.

III

Алеша торопливо спустился вниз. Он вновь и вновь озабоченно прикидывал, что могло случиться со Светой, и чем он может помочь. И сумеет ли? Светы в скверике не было. Выскочил Алеша на улицу и увидел девушку. Она тоже увидела его и побежала навстречу. Он бросился к ней. Угадал по лицу, что случилось что-то серьезное. Девушка зарыдала, ткнулась по-детски в правое плечо, чтоб больную руку не потревожить. Алеша приобнял ее и повел в сквер. Он осторожно оглядывался по сторонам: не видно ли соседей? Мало ли они что подумают при виде рыдающей девушки у него на груди. Люди шли навстречу и внимание обращали на них, но были это люди незнакомые. Пройдут и забудут.

– Я из дому ушла!.. – выдавила Света из себя сквозь рыдания. – Насовсем!.. Навсегда!..

– Идем… идем… – обнимал ее Алеша. – Садись сюда!

Усадил Лазарев Свету на скамейку и сел рядом, по-прежнему обнимая, прижимая к себе девушку. Дождался он терпеливо, когда она перестанет всхлипывать, и начал осторожно расспрашивать, говоря, что все, что в его силах, он сделает. Даже то сделает, что не в силах!

Света снова начала всхлипывать и проговорила зло, с ненавистью:

– Она… стерва!

Алеша понял, что речь идет о матери Светы, и осторожно возразил:

– Она мать тебе… не надо так…

Но Света перебила его, выкрикнула:

– Она стерва! Стерва! И всегда была стервой! Они меня нарочно в Сочи спровадили…

И снова зарыдала, но на этот раз успокоилась быстро, уткнулась в грудь его лбом, в жесткий край гипса и стала тихим голосом рассказывать о жизни своей, о матери, о Шурике, о предложении его, о своем отношении к нему, о сегодняшнем дне. Рассказывала, часто вздыхая, а Алеша накалялся от возмущения до дрожи. Света замолчала, он не удержался, воскликнул:

– Да, права ты! – и заговорил возбужденно и быстро: – Я тебя к ней не пущу! Я люблю тебя! Я одну тебя и любил всегда, с тех пор, со спортлагеря! И ты меня любила! Я знаю! Мне Галя говорила, что ты ей рассказывала… И сейчас любишь, ведь любишь же, правда?

Света закивала утвердительно у него на груди, но произнесла тихо:

– Не знаю…

– Я знаю! Я! – воскликнул Алеша убежденно. – Пошли! – поднялся он решительно, легонько отстранив Свету.