– Вы, кажется, берете на себя слишком много, – тяжело дыша, выговорил Трошин.

– Отнюдь, Леонид Маркович.

Штатский снова отошел к окну, как будто рассчитывал там что-то увидеть. Наклонил голову и помассировал виски – с силой нажимая на череп. Кажется у него болела голова, возможно, начиналась простуда или грипп, подумал Лукин, наблюдая за каждым движением странного человека, которого прислали за ними следить. Разнюхивать. Он явно не в себе. И тот второй. Впрочем, эти ребята все странные – словно живут на другой планете.

– Нам нужно продолжать испытания. Их результаты могут быть нарушены, если мы в самое ближайшее время не возобновим наблюдения и сбор анализов – тогда препарат не будет признан и годы труда уйдут коту под хвост. Вашими стараниями. – Глаза Трошина горели гневом.

– Вы их продолжите. Совсем скоро. – Штатский зажмурился.

Ученые переглянулись.

– Может, вам таблетку дать? – спросил Золотов.

– Таблетка не поможет, – сказал штатский. – Потому что у меня ничего не болит.

– Как хотите.

– Будет лучше, если вы не создадите никаких проблем работе следственной бригаде. Понимаете, о чем я? Не нужно лишних телодвижений. Просто посидите здесь. Дверь я закрою на ключ. Он подошел к небольшому столику, возле фикуса, на котором стоял графин с водой. Налил себе стакан, залпом выпил, икнул. Лицо его перекосило, челюсти задвигались, будто он пережевывал воду.

Ни слова не говоря, поставил стакан на место и вышел. Они услышали, как лязгнул дверной замок.

– Откуда у него ключи? – спросил Золотов.

Трошин похлопал себя по карманам пиджака.

– Мои у меня, – сказал он. – Может быть, у Веры Ильиничны забрали?

Они переглянулись. Каждый из них думал об одном и том же, но первый отважился сказать самый молодой, Илья Лукин:

– Мда. И что будем теперь делать?

Отношения с Оксаной закончились в тот вечер двадцать второго октября 2009 года, когда раздался звонок телефона в кармане куртки. Андрей возвращался с задания – промозглым днем с фотографом Геной Власенко и редакционным водителем они вдоль и поперек облазили городскую свалку.

На северном склоне гигантской, с девятиэтажный дом, горы мусора, протянувшейся на несколько километров, они обнаружили ветхие лачуги, наспех сколоченные из подручного материала. Зияющие прорехи сараев, откуда то и дело показывались угрюмые настороженные лица, тут же задергивались заляпанной мешковиной, будто там, за этими аляповатыми ненадежными стенами скрывалось нечто ценное. Или жуткое.

Они зашли в лагерь вдвоем. Водитель остался ждать внизу, у развилки шоссе, опасаясь, что машину повредят или вовсе раскрутят на запчасти. Место производило крайне удручающее впечатление. Несмотря на день (они прибыли в половину двенадцатого), было темно, солнце не показывалось уже вторую неделю, холодно и сыро. Почти как в городе, только ко всем прочим прелестям, прибавлялся этот… запах. Сладковатый, приторный, назойливо пробирающийся во все щели, пропитывающий вещи, кожу, смешивающийся с дыханием – поначалу просто невыносимый.

У Андрея кружилась голова. Пришлось ползти по склону вонючей горы, иной возможности подойти к лагерю не было. Как назывались эти люди, живущие и работающие здесь круглый год? Мусорщики? Старатели? Чистильщики? Он понятия не имел. По обрывкам разговоров и слухам, на свалке обитали те, кто совсем опустился, потерял жилье, родных, надежду или вообще все сразу. Тут не спрашивали документов, трудовой книжки и справки из поликлиники, всем было наплевать на твое прошлое, настоящее и будущее – только разгребай мусор, сдавай сырье на пункт и получай причитающееся про прейскуранту.