– Как живёшь-то? – спросил он, переводя взгляд на Анылку.

– Живу, Бог милует.

– Может, помочь чего?

– Чего мне помочь?

– Ну, дело, может, какое…

– У меня теперь одно дело – пожить да помереть. Это у тебя вон дела.

Старуха говорила без злости, без жалости, вообще без эмоций. Казалось, что речь её льётся подобно тому, как Анылка ходит: естественно, без всякой на то причины, ни для чего.

– Хрупалка тут приходила… – начал Калтон и, не зная, что ещё добавить, замолчал.

– Ты её слухай. Она баба мудрёная.

– Ведьма же, ясно люди говорят, – угрюмо сказал Калтон.

– С простинкой-то люди, вот и говорят. А она баба умная. Слухай её.

Калтон пожал плечами. Умная ли Хрупалка или люди глупые – это его не касалось. Главное, чтобы его семья не болела.

– Слыхала, говорят, детей теперь будут в банках выращивать, – повторил Калтон услышанную днём новость.

– А по мне пусть хоть из яиц высиживают, лишь бы здоровыми были да работали, – невозмутимо сказала Анылка, запивая хлеб молоком.

– А бабы-то куда?

Но старуха, ничего не ответив, встала из-за стола.

– Пойду, – просто сказала она. – Спасибо за хлеб.

– Погоди, – попытался остановить её Калтон. – Посиди ещё.

Но та лишь махнула рукой.

– Поздно. Пойду.

И она ушла. Калтон постоял немного у калитки, посмотрел вслед удалявшейся скрюченной тени, а затем пошёл спать. Всю ночь ему опять снилось, что дом уже построен.

Хорошо летом в яблоневом саду. Тихо, прохладно. Так бы и сидел здесь вечно. Облокотишься о тёплый шершавый ствол яблони и смотришь, как солнце то выглянет из-за листвы, то снова в ней спрячется. Никого вокруг, ни души. Изредка пролетит какая-нибудь птица, задев крылом ветки. Проползёт муравей, таща соломинку. Ветер тронет траву, будто поцелует. Бабочка встрепенётся и взлетит с цветка. Хорошо! А трава-то, трава! Зелёная, сочная и мягкая, как волосы матери. Припадёшь к ней, вдыхаешь её запах, будто хочешь надышаться на всю предстоящую жизнь. И всё никак не надышишься.

Федот Захаров лежал в траве, широко раскинув руки, и смотрел в спрятанное за ветками яблонь небо. Здесь, в саду, утопая в траве и цветах, он чувствовал, что жизнь проста и прекрасна, и всё в ней правильно и понятно. Так бы и лежал, так бы и лежал! Рядом с ним валялся топор и, казалось, тоже наслаждался выпавшим на его долю отдыхом.

Федот, его дядя Яхим и старший сын Федота Иван заготавливали дрова на зиму. Гроза, что была в мае, поломала много яблонь. И Федот до сегодняшнего дня ждал, когда сваленные деревья немного подсохнут и их можно будет порубить на дрова.

Послышались шаги, скрип телеги и чьи-то голоса. Это из дома возвращались Иван и дядя Яхим. Федот нехотя встал, поднял топор и, поплевав на ладони, снова принялся рубить неподатливые ветки. Дядя Яхим привязал лошадь, а Иван нарвал ей свежей травы. Рубили по очереди. Пока одни рубил, другой складывал всё это в телегу, а третий подтаскивал новые деревья. Затем менялись. И снова работали. И снова менялись. Перевозив несколько телег, решили пообедать. Прямо на траве разложили снедь: варёные яйца и картошка, лук, хлеб, сало, несколько веток молодой петрушки и бутылка молока.

Каждый, кто когда-нибудь ел под открытым небом, знает, что никакие лакомства в мире не сравнятся с простым куском хлеба, съеденным на природе, под сенью пахнущих летом деревьев. Как будто ветер и солнечные лучи снимают с пищи что-то невидимое для глаз, что-то, что прячет от нас её истинный вкус.

Ели молча, изредка перебрасываясь короткими фразами о предстоящих делах. Иногда дядя Яхим или сам Федот вспоминали какой-нибудь случай и рассказывали. Ветра не было, но ветки яблонь всё равно едва заметно вздрагивали. Казалось, что деревья устали стоять неподвижно и разминают затёкшие конечности. По стёжке, ведущей к Обросиновому пруду, медленно шла Анылка. Все трое молча посмотрели на неё и уже через секунду забыли. Прогулки этой старухи были настолько привычны, что на неё уже давно никто не обращал внимания. Где-то блеяла коза, уставшая, по-видимому, от жажды. С другой стороны сада слышались звонкие металлические удары – кто-то перебивал корову. Временами сад пронизывала трель какой-то незнакомой птицы.