Но этому мальчику она ответила:

– Это нисколько не смешно. Я вам благодарна за участие. Правда!

И ушла в раздевалку, чтобы остаться наедине со своим сожалением: где мои семнадцать лет?! Да бог с ними, с этими семнадцатью! Тогда она была капризной и вредной. Мальчика своего до того измучила страстью к игре, что он как запил на первом курсе, так и не вышел из запоя до сих пор. Не была она в юности той девушкой, которую можно пожелать своему сыну…

Ее Пашка выбрал француженку. Как ей и представлялись парижанки, Софи была миниатюрной, сухонькой, полная противоположность Ольге, которую ростом Бог не обидел – так еще в школе считалось, даже в Щепкинском училище, а теперь почти все девочки в театре выше ее на голову. Пока, слава богу, только физически…

Когда сын прислал фотографию жены, Ольге стало не по себе: «Он настолько отторгает меня?!» Но потом вспомнила первую любовь сына, отвергнувшую его, как и положено, – та девочка была похожа на семнадцатилетнюю Ольгу, как родная дочь. Тогда она даже испугалась, теперь затосковала. Потом пришла к мысли, что все это не важно. Лишь бы Пашка, Поль, как зовут его там, был счастлив в своем Париже, где очень мало счастливых людей. Французы рождены для грусти. Русские – для страсти. К чему угодно – хоть к человеку, хоть к водке.

Все это пронеслось в голове за какое-то мгновение, а в следующий Ольга уже мотнула головой, приглашая мальчика сесть. Он легко обежал машину, заскочил с другой стороны. Улыбнулся во весь рот, радуясь своей удаче. «Деньги на метро сэкономил!» – съязвила она про себя. На темных волосах – бисер дождя. Так и тянет собрать ладонью, губами попробовать: какова на вкус эта юность? Он вытер лицо прямо рукой. Платка нет? Или это мальчишеское пренебрежение правилами хорошего тона?

«Вот теперь только попробуй не попасть! – Она небрежно вставила ключ. – Слава тебе, господи!»

И впервые пожалела, что ее машина не с правым рулем: свой левый профиль нравился Ольге больше. Он был чуть тоньше, чуть изящнее… Но не вывернешь ведь шею ради того только, чтобы продемонстрировать то лучшее, что в тебе есть. Не подумала об этом, когда Пашка предложил за руль «Рено» сесть. Английскую брать надо было…

– Что там – в Дмитровском переулке? – спросила она больше, чтобы самой отвлечься.

– Общежитие Мерзляковки.

Ольга осторожно впустила свою «реношку» в поток машин, чуть расслабилась. Мягко идет, сплошное наслаждение. Даром что с левым рулем…

– Вы – музыкант?

– А?

Он, казалось, и забыл о ее присутствии. Вот тебе первая плюха. Обида дохнула в лицо жаром. Хоть одну из покрасневших щек, но ему было видно.

«Не смотреть на него! – приказала Ольга себе. – Еще не хватало, чтобы он заметил, как заслезились глаза… Не привыкла, красавица, чтобы мужчины уже через минуту переставали тебя замечать? А придется привыкать – дело к полтиннику идет…»

– В прошлом году у меня появился один знакомый из Мерзляковки. Он каждое утро приходил к моему окну и играл на трубе. Представьте: рассвет, еще шагов во дворе не слышно, а уже доносится серебряный голос трубы… Самое удивительное, что никто из соседей не обложил его матом. И мне никто ни слова не сказал, хотя, наверное, догадывались, для кого он играет.

– Еще бы, если вы живете в этом доме, – пробормотал он. – Кому еще можно посвящать серенады?

Ей стало спокойнее от этих слов. Теперь можно было снова поговорить о нем.

– Так вы – музыкант?

– Нет, – отозвался он без сожаления. – Там у меня один парень знакомый живет. Они только что с гастролей по Германии вернулись… Он мне оттуда модель привез.

– Что значит – привез? Силой?