– Это только громкие фразы! Филозов всю жизнь сеял разумное, доброе, вечное, а на него напали сразу после спектакля, избили жутко… Что у них было в душах?

– Это были не его зрители.

– Но что-то ведь эти питекантропы когда-нибудь смотрели! Читали. Из-за белого Бима, наверное, рыдали, как все мы в детстве, а старого артиста не жалко было! Ведь его же в лицо все знают.

– Не все, – заверил Макс. – Хотя он реально стоит того, чтобы его знал каждый.

Быстрый взгляд, умоляющий какой-то, словно просит разрешения сказать:

– И вы этого стоите.

– И вы хотите первым меня увековечить, – отозвалась насмешливо, хотя себе призналась, что это приятно.

Его улыбки были короткими, словно торопливых белых бабочек-однодневок выпускал.

– А вдруг?!

– Я вам желаю этого, – сказала Ольга серьезно. – Не именно с моим портретом, а чтобы вообще, все – на века.

– Да вы ведь еще не видели моих работ. А вдруг я – бездарь?

– Вы? Нет. Не может быть. В вас чувствуется… мощь.

Она ощутила, как опять краснеют щеки. Муж всегда подсмеивался над ней за это: «Ты – вечная гимназистка. Розы алеют на щеках!» Ему нравилось касаться губами ее щек, он говорил, что такие бывают лишь у детей. Но Пашку он почему-то никогда не целовал… Не мог простить сыну того, что он останется с ней, когда самому придется уйти? Нет, это глупо даже для Вадима… Хотя если припомнить все, чем он ее мучил…

Макс только посмотрел на нее пристально. Тоже уловил невысказанное? Брови сошлись черными мазками. В его лице все – мазками. Одновременные четкость и легкость. Тонкий овал, никакой тяжеловесной челюсти, мощных желваков. А сила так и сквозит в каждой черточке, вот странно… Наверное, подобное лицо Цветаева сравнила с клинком. Было у Марины такое? Или это она сама только что придумала? Забывать стала, давно не перечитывала, Фаулзом увлеклась. С «Волхвом» по квартире ходила, одной рукой уборку делая, из другой толстенный том выпустить не могла. Следом «Башню из черного дерева» прочитала, «Мантиссу», «Коллекционера»… Заворожил. А чего еще ждешь от книги? Мердок считала, что в памяти читателя остаются только магия и сюжеты. Остальной выпендреж автора улетучивается, не коснувшись души, к которой литература и обращена. На кого-то действует волшебство одного писателя, на кого-то – другого. В результате у каждого появляется свой читатель, борьба бессмысленна, как в любви – насильно не заставишь очароваться.

– А вот и Переделкино, – объявил Макс, повернув налево. – Экскурсию оплачивать будете?

– А дорого берете? – мгновенно включилась она в игру.

– С вас – одно доброе слово!

– Согласна.

– Тогда посмотрите направо, товарищи! Сейчас мы проезжаем владения губернатора Московской области Бориса Громова.

– О! – вырвалось у Ольги. – Заедем в гости?

Помотав головой, Макс продолжил:

– Теперь взгляните налево. Перед вами дача спикера Бориса Грызлова.

– Неплохо, – вздохнула она. – У вас такой же дом?

– Увидите. – Он загадочно расширил глаза.

«Что за крови в нем намешаны? – подумала Ольга. – Что-то восточное тут явно присутствует… Спросить – неудобно как-то. Может, к слову придется, сам скажет?»

– Так… Впереди у нас речка Переделка. Видите мост? Справа, кстати, Самаринский пруд. Была тут раньше усадьба графов Самариных. Парк обалденный просто – липовый. А из построек уцелел один деревянный дом. Стилем ампир интересуетесь?

Она дернула плечом:

– Да как-то не особенно…

– Вообще-то по Переделкино пешком ходить надо. Ауру впитывать. Здесь же кто только не жил!

Остановила его улыбкой:

– Ну, это я знаю.

Он сразу смешался:

– Конечно… Нашел кому рассказывать…

– Да нет, Макс! – спохватилась Ольга. – Это как раз здорово, что вы рассказываете! Я же только теорию знаю, имена. Живьем никогда не видела. Хотя вообще-то парочка поэтов через мою жизнь прошмыгнула… Из ныне здравствующих.