В дверь громко постучали. Вновь обнадеженный, он крикнул, чтобы вошли, но тут же увидел, что явились с еженедельной жалобой от мандарина из Хианг Чжана. Привратник подал ему свиток.

«Не будет ли угодно ли зенице варваров, волею Императора наместнику мандарина в Хао Кинге, возместить ущерб двум благородным купцам из Хэншаня, пострадавшим от жестокого обращения и брошенным в темницу? Мы требуем их освобождения и возмещения убытков в тысячу таэлей»13.

Всё это в цветистых выражениях расписывалось в свитке. Кампуш послал за казначеем. «Уплатить!» – велел он. Оставшись один, он вздохнул: все эти унижения и вытягивание денег подрывают закон и разрушают казну.

Было доложено о Семеду, старейшем младшем чиновнике Макао. Кампуш, натянув камзол, принял его, сетуя на флот и вымогательство. Семеду указал в окно на Илья-Верди14, видневшийся сквозь ряды деревьев Праи.

– Вот где выход. Если хорошо возделывать остров, он может приносить плоды, овощи, свое вино и свое масло, всё; тогда не будет более нужды в китайских торгашах.

– Оставь эти свои старые байки! – вспылил Кампуш. – Я не могу обучать солдат выращивать капусту! И какой португальский крестьянин позволит заманить себя с родной земли работать на китайском острове? Если ты не в силах распроститься с этими бреднями, подай официальную бумагу, тогда у меня будет по меньшей мере пара спокойных лет. И больше никого не впускать, только посыльного из Гуи15, если появится.

Как только за Семеду закрылась дверь, Кампуш сбросил камзол и налил вина из большого глиняного кувшина, еще сохранявшего некоторую прохладу. Он вздохнул: хоть какая-то отрада среди этих больших огорчений. Но дверь вновь отворилась. «Посыльный. Наконец-то!» Он обернулся. В комнате, простирая к нему руку, стоял высокий тощий монах.

– Кто допустил тебя?

– Я прихожу и ухожу по воле Господней. И я вопрошаю от имени Господа: когда же, наконец, вы отдадите приказ возвести церковь для наших веропослушников? Когда будет построена семинария, которая станет воспитывать наших миссионеров?

Кампуш был в ярости от того, что чернорясый застал его без камзола.

– Никогда! – отвечал он. – Довольно нам тут церквей. На каждой улице по церкви. А эти ваши процессии меня до могилы доведут. Никаких церквей, никаких песнопений, никаких более шествий. Китайцы хохочут над псалмами.

– Вспомните последние слова Св. Ксаверия16: не оружием будет покорен Китай, но словом.

– Этого слова они не понимают.

– Дайте же нам церковь. У иезуитов их дюжина, а у нас, доминиканцев, обладающих бóльшим числом приверженцев, их всего две.

– Сколько еще раз мне повторять вам, что я не желаю тут никаких доминиканцев? Довольно с меня иезуитов. Но давайте, деритесь, усердствуйте, пихайтесь, тем лучше! Таким образом уменьшите уважение к себе и сами же себя истребите. Ни церкви, ни монастыря, ни часовни, ничего более; но Илья-Верди я вам отдать могу – не для того, чтобы понастроить церквей, но для того, чтобы возделывать его. Ведь доминиканцы всегда слыли превосходными земледельцами, верно? Помогите колонии хлебом и овощами, а уж потом несите пищу духовную.

– Не находит ли ваша милость, что все силы надлежит нам приложить к вспахиванию зачерствелого духа китайцев?

Но терпение Кампуша иссякло. Он уже поднялся, чтобы вытолкать назойливого доминиканца за дверь, как вдруг она распахнулась, и вошедший Капитан Ронкилью закатился хохотом при виде стоящих друг против друга прокуратора с обнаженными руками и Бельхиора, в мольбе раскинувшего широкие свисающие рукава.

– Дайте же ему его церковь, ваше превосходительство! Он ведь не отвяжется. Того гляди приведет с собой хор и станет петь серенады, вымаливая эту самую церковь. Еще больше от него шуму будет.