Быть может, нужно дожить почти до старости и вырастить детей, как я, чтобы принять своих родителей и, отражаясь в них, чуть лучше понять нас самих. Сейчас я как будто вдруг догадываюсь, в какую пропасть одиночества провалилась бы, не будь у меня больше возможности позвонить матери и сказать, что Микеле и дети в порядке и ели с удовольствием. Раньше, ввиду нашей манеры общения, мне казалось, что мы никогда друг друга не понимали. Я бы ни в жизнь не отважилась честно сказать матери, что больше не верю в Бефану, как сказала мне Мирелла: мне было десять или одиннадцать, и я продолжала делать вид, что верю в нее. Она сама однажды спросила меня: «Что мне тебе подарить ко дню Бефаны?» Помню, что я даже не моргнула, но покраснела. Сказала, что хочу пару тапок на меховой подкладке, и получила их. На самом деле, только в тот день я призналась самой себе, что это действительно всегда была моя мать, а не Бефана. А когда я влюбилась в Микеле, не решалась ни в чем ей признаться. Только твердила все время: «Я не голодна», чтобы скрыть свое душевное состояние, свое счастливое волнение.

Вчера вечером Мирелла снова попросила у меня ключи от парадной. Я ответила – нет: она сказала, что в таком случае останется на ночь дома у подруги. Я попыталась вразумить ее и в конце концов уступила; но сказала, что это в последний раз и что, если она продолжит в том же духе, я буду вынуждена сообщить отцу и принять некое серьезное решение. Я слышала, как она вернулась в два: лежала в кровати, думала о ней и не могла уснуть. Сегодня утром, случайно открыв ее шкаф, я увидела новую сумку, из свиной кожи, – на вид такая стоит не меньше десяти тысяч лир. Я не нашлась, как поступить, хотела поговорить об этом с Микеле, но он уже ушел, и к тому же я подумала, что если поговорю с ним или с Риккардо, то, узнай они о поведении Миреллы – которое, может, само со временем пройдет, – оно так войдет в привычку, что ничего больше нельзя будет поделать. Я подумала, что лучше всего сделать вид, будто не видела сумочку, а тем временем проработать серьезные меры. Тщательно закрывая шкаф, я чувствовала, будто совершаю те же самые движения, что и когда прячу эту тетрадь. Тогда я испугалась и побежала звонить матери. Но едва услышав, как она отвечает своим обычным спокойным голосом, я смутилась и побоялась признаться ей, что моя дочь принимает подарки от мужчины. Я сказала ей, что тревожусь, потому что Мирелла опять выпрашивала у меня новое пальто и, добавила я, сумочку из свиной кожи: что она вела себя капризно, строптиво, что хочет ходить развлекаться каждый вечер. Мать сказала, что у Миреллы характер точь-в-точь как у меня и я в ее возрасте вела себя так же. «Я? – удивленно воскликнула я и рассмеялась. – Я все время дома сидела; и ничего не выпрашивала». Моя мать сказала, что я сидела дома в злобном молчании и смотрела на нее с укором всякий раз, как она покупала новую шляпу. «Потом пройдет, – добавила она. – Я постоянно сильно тревожилась за тебя, за твое будущее. Когда ты вышла замуж, казалось, ты делаешь это только ради того, чтобы покинуть дом, чтобы быть свободной. Я думала, ты будешь плохой женой, ведь ты совсем не казалась влюбленной в Микеле. Потом пройдет», – повторила она. Я хотела ответить, заверить ее, что никогда не хотела уйти из дома, оставить их, что всегда была влюблена в Микеле. Но вместо этого снова легонько рассмеялась и сказала: «Потом пройдет, знаю», – повесила трубку и отправилась на работу.

Сегодня пришло известие, что Микеле получит солидную прибавку к зарплате, около восемнадцати тысяч лир в месяц. Едва вернувшись из банка в обед, он сказал мне голосом, который пытался выдать за непринужденный: «Мамуль, подойди ко мне на секунду». Дети уже были дома. Я испугалась было, что он нашел тетрадь, но затем, вспомнив, что она в бельевом шкафу, успокоилась. А ведь найди он ее сейчас, это было бы очень серьезно, ведь я написала и о том, что этот Кантони подарил Мирелле сумочку из свиной кожи, а я сделала вид, будто не заметила ее. Когда я вошла к нему в спальню, Микеле закрыл дверь, воодушевленно взял меня за руки и сказал: «Мам, мы богаты». Узнав, что он лично говорил с директором, который общался с ним прямо-таки в дружеской манере, называя все те поощрительные меры, которых он ждал годами, я так обрадовалась, что расплакалась. Тогда Микеле обнял меня; пока он держал меня в объятиях, я видела поверх его плеча, как мы отражаемся в большом зеркале шкафа, и мне казалось, что мы помолодели. Кроме того, он объявил, что не только будет получать эту новую зарплату с февраля – как мы надеялись в лучшем случае, – но и задержанные выплаты с прошлого ноября. Затем, взяв карандаш и бумагу, он посчитал, что речь идет приблизительно о шестидесяти тысячах лир, и тут же предложил мне распорядиться ими так, как я сочту разумнее: я сказала, что хотела бы нанять приходящую домработницу, но, поразмыслив секунду, заключила, что нет, сейчас важнее срочно купить что-нибудь Мирелле, он спросил что, а я ответила, что еще точно не знаю, может, красное пальто, интерес к которому она не раз выказывала, туфли и другие мелочи, необходимые девушке ее возраста. Микеле изумленно посмотрел на меня. Тогда я добавила, что Мирелла проходит через сложный этап, когда богатые семьи отправляют дочурок хорошенько попутешествовать за границей. Микеле, насупив брови, хотел тут же поговорить с ней, и вообще, он, в отличие от меня, считал, что в сложные времена тем более не стоит пытаться скрывать от молодой девушки реальность, угождая ей и даже вводя ее в заблуждение покупкой одежды, украшений и прочих подобных безделушек. Я попросила его пока не говорить с ней, сказав, что сама дам ему знать, когда будет лучше это сделать. Я напомнила, что Мирелле в феврале предстоит несколько экзаменов, и, возможно, учеба, страх не преуспеть слегка нервируют ее: нужно посочувствовать ей. Больше того: поскольку двадцать восьмого у нее день рождения, я собиралась пригласить на обед кого-нибудь из ее друзей, устроить праздник. И хотя я отдаю себе отчет, что с учетом стоимости жизни сумма, которую мы должны получить, не так уж и велика, я сказала Микеле, что это знак: наши дела тоже потихоньку идут в гору. Все началось с того, что прежнего директора филиала, который совершенно не симпатизировал Микеле, перевели в Милан, а вместо него назначили нынешнего, который, напротив, очень ценит моего мужа. Микеле сказал, что это правда, у женщин прекрасная интуиция, и мы снова обнялись.