Косареву казалось, что вопрос почти решен, хотя он понимал, за кем последнее слово в этом назначении.

И в один из поздних мартовских вечеров его вызвали к Сталину.

Не только мне, но многим родным моего дедушки казалось и кажется до сих пор, что эта дьявольская по содержанию встреча оказалась судьбоносной для Косарева.

Он пришел в Кремль минута в минуту, но его еще около полутора часов вынудили сидеть в приемной Поскрёбышева. Сталин часто так делал нарочно, чтобы деморализовать посетителя. Довести его до такой степени психоза, чтобы у него вообще задрожали руки, отшибло память, ради чего он здесь. И чтобы все «домашние заготовки», которые он отрепетировал дома, чтобы выглядеть уверенным перед вождем, вылетели из головы.

Но с Александром Косаревым такие вещи не проходили: он, когда надо, сжимался внутри, как пружина. Он обладал бесстрашием и железной волей. Кроме того, Косарев время от времени проделывал подобное и в горкоме комсомола, чтобы умягчить особо ревнивых посетителей.

Поэтому, когда генерал-майор Поскрёбышев, выйдя из кабинета, сказал, наконец, чтобы Косарев заходил, товарищ Сталин ждет, на лице деда не дрогнул ни один мускул. Поскрёбышев не удивился выдержке Косарева, хотя на его памяти многие, очень многие начальники в долгом ожидании приема у Сталина доводили себя до повышенного давления, невроза. И чуть ли не до обморока, когда Поскрёбышев просил зайти.

Никто достоверно не знает, как происходил этот разговор и эта встреча, о которой мне известно только со слов моей бабушки.

Ей же Косарев рассказал следующее.

Когда он вошел, Сталин стоял посреди кабинета, наблюдая, как Саша закрывает двойные двери – сначала одну, потом другую, плотно, но негромко, чтобы не хлопнула: вождь не любил полуприкрытых дверей.

А если еще точнее: любил плотно закрытые.

И в Кремле, и на Ближней даче, – что в марте 1953 года сыграло роковую роль – никто не решался войти, чтобы не беспокоить вождя, а вождь лежал на ковре в собственной рвоте после инсульта.

И он ему сказал, не сводя желтых глаз:

– Здравствуй, Косарев.

И замолчал. Сталин брал такие паузы, чтобы лучше следить за реакцией собеседника.

– Здравствуйте, товарищ Сталин.

И вдруг:

– Я слышал, ты женился? Это правда?

– Да, товарищ Сталин, я уже год как женат.

– И на ком же?

Косарев рассказывал, что более всего был удивлен этому вопросу. Зная партийную кухню, он отлично понимал, что задолго до вызова в Кремль, еще при обсуждении с Молотовым, Ежовым, Кагановичем его кандидатуры, Сталин получил полнейшую справку о нем. И уж, конечно, не мог не быть в курсе семейного положения кандидата на такую должность!

Но Косарев и бровью не повел, ответив:

– Моя жена Мария Викторовна, дочь Виктора Ивановича Нанейшвили. – Но все равно допустил промах и добавил: – Маша рассказывала, что вы знаете ее отца…

И получил в ответ фразу, как пулю в лоб:

– Конечно, знаю. Он мой личный враг.

И замолчал.

Ни чаю, ни наставлений, ни вопросов.

Сталин отвернулся, даже не подав Косареву на прощанье руки, он дал понять, что аудиенция окончена.

Домой Косарев вернулся в подавленном состоянии. Стоял у форточки, курил папиросы одну за другой.

– Что случилось, Саша? – спросила его бабушка.

– После встречи в Кремле у меня такое чувство, что меня собираются не повысить, а услать куда-нибудь подальше, на Таймыр оленеводом.

Узнав о разговоре со Сталиным, Маша попросила отца, В.И. Нанейшвили, поговорить с мужем. И на другой день – откладывать было нельзя! – Виктор Иванович, гуляя с Косаревым по Александровскому саду, посвятил его в кое-какие мрачные подробности своих отношений с вождем.