«Ага, освободят!.. – Думает Коротков. – По расстрельной-то статье!»

Илларионович уже улетел в Москву продлять сроки содержания под стражей.

Две недели. Изо дня в день с перерывом на обед и на прогулку арестованного. Успел ли пообедать стажер – никого не волнует, хотя на то, чтобы щелкнуть всеми запорами за спиной, выйти и войти обратно требуется чуть ли не полчаса. Коротков каждый день приходит с томами дела к 9:30 в следственный изолятор КГБ[8] (хозяйственника поместили сюда из-за важности дела и из стремления гарантировано его изолировать от информации извне, видимо, не доверяя этого арестованного изолятору МВД, где он и должен содержаться) и в 17:30 покидает его. Иногда прапорщик конвоя заходит в следственную камеру внепланово:

– Извините, у нас банный день. Извините, у нас еще что-то. Других слов прапорщик не произносит. Тоска смертная…

Слава богу! Вернулся из Москвы Илларионович. Короткова за ненадобностью отправили назад в прокуратуру района.

Утром следующего дня прокурор района, обычно не замечающий стажера, рабочее место которого находится возле завканцелярии в приемной, подошел к столу Короткова и положил на стол тоненькую папку надзорного производства по уголовному делу.

– Мы уезжаем с помощником на проверку в район. Будем только к вечеру. – Говорит шеф по-русски с сильным местным акцентом, почти не поворачивая голову и не глядя на стажера.

Из-за того, что у него практически не вращается голова на шее, молодые работники прокуратуры и следователи милиции за глаза называют прокурора Водолазом. Говорят, что он после войны закончил какие-то прокурорские курсы при львовском университете и не имеет диплома о высшем юридическом образовании. Так это или нет, Коротков достоверно не знает, но уже заметил, что шеф ходит в суд только в тех случаях, когда подсудимый (как пишут местные правоохранители в протоколах) – «украинец цыганской народности». В таких случаях в зал суда набивается чуть ли не весь цыганский табор, а к конвою добавляют кинологов с овчарками. Шеф в обвинительной речи не дает юридической квалификации содеянному и обращается почему-то не к суду, а к цыганам, набившимся в зал суда. Речь прокурора всегда начинается одинаково: «Товарищи цыгане! Как же вы докатились до такой жизни!..» При этом цыгане прокурора очень боятся (почти поголовно неграмотные, и говорят в основном на венгерском языке), но слушают очень внимательно. Крики и стоны начинаются лишь после того, как прокурор попросит суд назначить столько-то лет тюрьмы. Он так и говорит: «Тюрьмы!», хотя полагается назвать режим колонии, в которой отбывают лишение свободы: общий, усиленный или строгий.

– Дело простое, но будь построже… По мере наказания посоветуйся с судьей. – Закончил прокурор напутствие молодому специалисту.

Коротков неспеша направился в суд по набережной. Выпил кофе с пирожным. Здесь эти вкусные пирожные почему-то именуют «тисто», хотя по-украински следует говорить «тистэчко».

Уголовное дело небольшое. Тоненький том. Некто Сыч, студент 4-го курса медицинского института обвиняется в том, что он, будучи в состоянии алкогольного опьянения и находясь на территории дома отдыха в пригороде, действуя с особой дерзостью и грубо нарушая общественный порядок, складным ножом изрезал портрет на аллее сквера, причинив материальный ущерб общественной организации, чем совершил преступление, предусмотренное частью 2 статьи 206 УК УССР, т. е. злостное хулиганство. И все бы ничего, но на портрете был изображен Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев.

Коротков уже знал, что в местном медицинском институте учится в основном золотая молодежь: дети различных советских и партийных работников, заслуженных врачей и т. д. Он даже уже слышал фамилию Сыч, но где именно, и в связи с чем, вспомнить не мог.