Все замолчали, и адвокат выступил с защитной речью. Говорил он тихо и робко. Стажер понимал его плохо (адвокат построил свою речь на местном диалекте, что в целом тоже было нарушением уголовного процесса), но про себя одобрил.

«Ну ведь пропали бы эти яблоки. В колхозе большие сады есть, вдоль дороги яблоки никто не собирал. Не сорок шестой же!..» – О послевоенном голодном лете сорок шестого Короткову рассказывала бабушка. Поминала она и какой-то закон о «трех колосках», вот только в институте о нем ничего не рассказывали. По этому закону чуть было не посадили тетку, у которой был маленький ребенок, а муж погиб в первые дни войны. Коротков вспомнил деревенский погост на краю хутора, где упокоилась бабушка. «Царство вам Небесное, Мария Федоровна! И низкий поклон холмику в приазовской степи». Короткову вдруг захотелось выйти из этого зала – потянуло домой из этих затянутых облаками и нудным дождем гор в жаркую степь и разлив трав…

Защитник несколько раз сбивался под тяжелым взглядом прокурора, но упрямо продолжал, просил суд не лишать свободы Ивана. «Может, и не плохой парень этот адвокат», – подумал стажер.

Тихо было в зале и тогда, когда председательствующий объявил, что суд удаляется в совещательную комнату для вынесения приговора.

«В кабинете у головы и писать-то негде, только если раздвинуть приборы», – подумал Коротков.

– Ты там нэ довго. – Бросил прокурор в сторону уходящего в окружении тетушек судьи. Судейский бодро кивнул.

Шеф пригласил Короткова выйти покурить. Адвокат было направился вслед за ними, но прокурор резко сказал ему, не стесняясь присутствующих:

– Назад пойдешь пешком. Места тебе в автобусе нет!

Адвокат остался в зале.

Курили на веранде поссовета, обмениваясь ничего не значащими фразами. Прокурор снова выглядел подавленным, давешняя его вальяжность исчезла. Короткова нехорошее чувство не покидало уже с момента, как он вспомнил родные места. Благо, через десять-пятнадцать минут подбежала секретарь:

– Заходите в зал.

Все присутствующие в зале, включая невесть откуда взявшегося голову, чинно стояли и слушали приговор.

Судейский читал его, часто сбиваясь, так же медленно и монотонно, как и обвинительное заключение. Гуцулы снова ничего не понимали, но слушали внимательно и напряженно.

– Боже праведный! Ай-да наука для стажера! – понял Коротков. Судья читал приговор с чистого листа. Точнее, судейский лишь держал перед собой исписанные листы. Написать приговор за десять минут невозможно. Можно лишь сделать какие-то наброски. Но, скорее всего, многолетний навык позволяют судье делать вид, что он читает, а самому рассказывать приговор так, чтобы потом почти в точности изложить его на бумаге. Коротков осмотрел присутствующих в зале. Кривая полуулыбка прокурора свидетельствовала о том, что такой прием судейского ему известен. Остальные ни о чем не догадывались. Даже защитник, нагнувшись над столом, что-то записывал у себя на листочках и был погружен в свои мысли. Остальная публика в зале смотрела на судью, как на Господа Бога.

– … Два года лишения свободы, – гуцулы вздрогнули – … в ИТК[16] общего режима. Меру пресечения до вступления приговора в законную силу оставить прежнюю – подписку о невыезде.

Публика, включая подсудимого, запуталась окончательно и теперь во все глаза смотрела на адвоката. Тот успокоительно кивает, мол, сейчас выйдет суд, и я все объясню.

Состав суда вместе с прокурорами чинно проследовал за головой в его кабинет. Растерянная публика и Ворохта окружили адвоката.

– Наливай! – Первое слово шефа, обращенное к голове. Тот охотно приступает к обязанностям виночерпия. Короткова слегка подташнивает от голода при виде блюд. Адвоката шеф впустил в кабинет лишь через полчаса, предварительно отправив в магазин за спиртным. Осматривая принесенные бутылки, прокурор сообщил адвокату, что тот амнистирован, и место в автобусе для него нашлось. Перспектива остаться в пустынном поселке у перевала в дождливый осенний вечер, конечно, последнего не радовала, т. к. уехать в город на общественном транспорте в это время практически невозможно.