Вскоре Саша поведал, что из группы уходит (его переводят) Сережа Якубов.

Сережа по моим идеям не работал, он выполнял работу для Коли Якубова и я надеялся, что он закроет в НИР «Ритм» аппаратурную часть (коммутатор с преобразователем), связанную с методом Коли, почему – то называемым ПЧП (пространственно – частотным преобразованием). Когда Саша сказал, что это решение руководства, я еще стерпел, но когда узнал, что он переходит в группу Чередниченко, я психанул, и сказал, что это бандитизм – так грабить тему. Естественно, что это дошло до ушей начальства.

С Чередниченко у меня уже возникали стычки – он не хотел делиться записями сигналов для анализа и пару раз подставлял меня по другим вопросам кооперации. Он уже начинал заниматься вопросами классификации целей, для решения которых я когда – то и занялся БПФ. Напрасно я «возбухал». Колю Якубова как руководителя Сергею Якубову я заменить не мог. А к Чередниченко он ушел еще и по сходству наклонностей – оба не любили «космополитов».

Усугубил ситуацию психологический тест, который был спущен чуть ли не сверху – улучшение отношений и психологической обстановки в коллективе для повышения производительности труда. Его в обязательном порядке проходили все сотрудники института. Тест был анонимный – говори и пиши что хочешь. Начальству фамилии тестируемых не сообщались, но проводящие тест их знали. Нужно было высказать мнение о трудностях в коллективе, мнение о коллегах, оценить начальников – от непосредственного до директора и т. д.

Большинство сотрудников теста опасались и писали не то, что думали. Но я был в несколько агрессивном состоянии, а кроме того, тест от киевского Института Психологии проводил Сережа Мусатов, мой одноклассник в младших классах 131 школы. Он просил меня рассказать ему об общей обстановке в институте и заверил, что все пройдет анонимно, личные анкеты тестируемых будут храниться отдельно.

Профессиональные знания и умения начальников я оценил невысоко, ниже всех – Москаленко, Алещенко – средне, а Бурау и Киселева посредственно.

Когда компания по тестированию закончилась, и все сборщики тестов покинули фирму, меня Сережа Мусатов пригласил в кафе для беседы. Под кофе и коньяк он попросил меня разрешить ему раскрыть мою анонимность. Я обалдел – ты же клялся, что все будет по правилам – никто ничего не узнает. «Твои ответы очень заинтересовали руководство» – я понял, что самое высокое – и мне обещали большую премию, если я в твоем случае, а также еще в нескольких анонимность раскрою. А у меня сейчас тяжелая ситуация – болеет дочь. Мне твердо обещали, что никаких организационных выводов делать не будут». Я настолько разозлился, что чуть ли не плеснул ему коньяк в лицо и сказал, что если он способен за тридцать сребреников продать основные принципы своей профессии, то далеко он в ней не уйдет, и выскочил из кафе. Он понял это как «разрешение» раскрыть анонимность. Организационных выводов немедленно не последовало. А мне бы следовало в очередной раз не наступать на грабли – ведь я его пару раз защищал в классе от «темной» за ябедничество – уж больно он был тщедушный. И при этом злой – помню, что он кусал тех, кто его даже не бил, а чем – то обижал.

Никак не хотелось верить, что люди не способны меняться. Через десяток лет я познакомился с его начальником, профессором Буровым. Он сообщил мне, что Мусатова уволили из института и отчислили из аспирантуры за фальсификацию результатов каких – то тестов. Редкий случай, когда правда торжествует в обозримом времени.

Думаю, что для Москаленко мое мнение о нем было безразлично, но про Алещенко такого сказать было нельзя. Удивил Бурау, который интересовался мнением такой далекой и малозначимой для него фигуры, как я.