Комбат не хочет меня никуда отпускать, так как говорит, что ему снова пришлют алкаша. На моё место просятся два майора, но они ему не нравятся из-за внешнего вида. Один из Якутии, предпенсионного возраста, второй из Смоленска, хоть и молодой, но уже без волос на голове и с краснеющим носом. Есть и положительные моменты. С первого января нам повысили заработную плату почти на сто долларов (денежное довольствие солдат в Чечне, кстати, составляет сто сорок долларов). Для офицеров организовали бесплатное питание в местной столовой. Я хожу туда редко, так как кормят там гадко и однообразно.

Поселился я в своей старой квартире, но уже вместе с офицерами нашей части. В комнате ночуем вчетвером. Всё также перебои в снабжении: нет тепла, воды, а порой и света. Но зато здесь нет мышей, как в палатках, и ветер не поддувает. Допоздна сижу на работе. Прихожу в квартиру лишь поспать и переодеться. Долго отстаивал своё право жить в общежитии, а не в лазарете медицинского пункта. Доказал комбату, что эффективность работы снижается при проживании в рабочем кабинете. Командир хотел, чтобы меня можно было вызвать в любой момент.

Начал бегать, так как спортивную форму потерять легко. Тренировки останавливают меня от выпивки, а выпить предлагают здесь очень часто (считается престижным, если за столом будет врач). Готовлю пищу в медпункте. Благо что прошлогодней весной успел получить электроплиту и пять холодильников. Сделал себе и своим подчинённым суточные дежурства сутки через трое, чтобы постоянно оказывать медпомощь, так как устал отвечать круглосуточно за медицинское обеспечение батальона.

Спустя десять дней меня снова направили в командировку в Ростов-на-Дону. В части два солдата в один день вскрыли вены и не желали более оставаться в Чечне. Выставил им диагноз «транзиторное расстройство личности». Составил акт, который гласил, что больные опасны для себя и требуют постоянного врачебного наблюдения (нашёл в старом приказе). Выписали мне ВПД согласно мною же составленному вердикту – и в путь. На этот раз я отвозил больных в психиатрическое отделение госпиталя. Дали мне на это десять дней, потому что командир наказал многое сделать, например, купить термоса для переноса пищи – для больных в медицинский пункт и для солдат в парк техники. Сложилось впечатление, что от меня хотят избавиться. Даже спустя полгода он не мог забыть мой конфликт с Катковой и Татуком – начальником службы РЭБ Армии, который пообещал разобраться со мной из-за моих замечаний, сделанных медсестре.

Сходил в морг на опознание тела нашего солдата, который пропал ещё в мае 2000 года. Но, кроме металлического жетона, узнавать было нечего. За это время остались лишь одни высушенные кости, прикрытые полуистлевшим обмундированием. А дело было в том, что солдат-срочник вместе с солдатом-контрактником ездили в Грозный, где продавали слитый с боевых машин бензин и на вырученные деньги кутили в местных кафе. По одной из версий пьяный собутыльник и продал его в рабство. Что было дальше, никто не знает. Говорят, что видели солдатика в Грузии, но след потерялся, и лишь спустя полтора года нашли тело и жетон. Сослуживец через два месяца разорвал себе кисть запалом от гранаты, лишился двух пальцев, попал в госпиталь и вернулся лишь через шесть месяцев под конвоем. Допрашивали его оперативники, сидел он в зиндане (яма в грунте), но, по-видимому, ничего не сказал, так как через десять дней, как выпустили его, грязного и истощавшего, он уволился и уехал на гражданку, не сказав никому ни слова. Судмедэкспертам же нужны фото пропавшего, медицинская книжка или кровь его родителей. Но первое было утеряно, а родители его переехали.