– Значит вы сомневаетесь в нашей победе?

– Больше всего я боюсь, что всеобщая развращенность, порожденная имперским режимом, проникла в армию и распространилась там, как заразная инфекция. Что, если наша армия, при одном упоминании которой прежде трепетала вся Европа, сохранила лишь видимость былой мощи? Конечно, меня это беспокоит, но в то же время моя вера в наши военные возможности настолько сильна, что я не могу спокойно слышать все эти пессимистичные рассуждения, в основе которых лежат не точные знания, а сплошное резонерство. В отличие от меня, наше правительство располагает точными сведениями, и если уж оно объявляет войну, которая долгие годы висела над нами, как дамоклов меч, и не пытается эту войну оттянуть, то это значит, что оно уверено в своей способности довести ее до победного конца. Оно обязано быть к этому готово, в противном случае – это не правительство, а сборище сумасшедших. Но тут есть одна беда. Правительству хорошо известны наши возможности, но оно плохо осведомлено о ресурсах Германии. А все из-за нынешней политики в отношении немецких газет, которые, как известно, враждебно настроены по отношению к нашему императору и его семье и позволяют себе сравнивать принца Эжена Наполеона с зайцем, а принцессу Матильду – с другим животным, которое я даже не хочу называть. Так вот, эти газеты запрещено провозить через границу, и в результате мы остаемся в неведении относительно происходящего по ту сторону Рейна. Не могут же считаться источником информации люди, посещающие курорты в Бадене или Хомбурге.

Признаюсь, то, что я услышал от моего наставника, потрясло меня до глубины души. Но зрелище, открывшееся передо мной на следующий день в Париже, мгновенно рассеяло навеянное его словами неприятное чувство. Я увидел полки солдат и офицеров в полевой форме, направлявшиеся к Восточному вокзалу с оркестрами во главе колонн в сопровождении огромных толп, прославлявших наших защитников. Все были веселы и полны решимости, отовсюду слышались звуки «Марсельезы» и крики «На Берлин!» Глядя на это величественное действо, я подумал, что наш народ, несмотря на его развращенность, все же сохранил присущий ему энтузиазм и боевой дух. Патриотизм не умер, он просто заснул, и вот теперь я присутствую при его пробуждении.

Все пассажирские поезда в восточном направлении, кроме одного, были отменены. Вместо них отправляли воинские эшелоны. Теперь для гражданских лиц поездка, скажем, в Нанси превратилась в серьезную проблему. На вокзале происходило невероятное столпотворение и творилась безумная неразбериха. Я наблюдал душераздирающие сцены прощания и видел потоки женских слез. Никогда прежде мне не приходилось видеть такого количества плачущих женщин, в основном порядочных дам, обнимающих своих мужей, но также и девиц легкого поведения, расстающихся со своими юными лейтенантами.

Чтобы занять место в купе, мне пришлось выдержать настоящий бой с находившимися там офицерами. Они и слышать не хотели, чтобы какой-то тип в гражданской одежде посмел ехать вместе с ними. В углу купе уже успел примоститься один гражданский «шпак». Но когда явился второй – это уже было явно чересчур.

Как только поезд тронулся, в купе сразу завязался разговор.

– Ты куда едешь? – спросил сидевший напротив штабной лейтенант пехотного лейтенанта, занимавшего место справа от меня.

– В Мец…[39]

– В Мец?

– Ну, не в сам город Мец, а в какую-то деревню, название которой начинается с «Мец». Черт знает, как точно она называется. У тебя есть карта?

– У меня в чемодане есть карта Германии.

– А нужна карта Франции. Может быть, у этих господ имеется карта?