Как только у собравшихся в гостиной перестало звенеть в ушах от возгласа барона, все тотчас бросились к нему и обступили тесным кругом, заговорили, загомонили. Видно было, что рыжий господин – всеобщий любимец.

– Везучий вы человек, – шепнул мне Федор Кузьмич. – В один вечер и нашему барону будете представлены!

– Кто ж он таков? – я был заинтригован.

– О, в двух словах не скажешь! Барон Мартин фон Лей, – несколько торжественно произнес Федор Кузьмич так, будто я должен был тут же и ахнуть: "Неужели тот самый!"

– Вы пока здесь постойте, Петр Григорьевич, я вас обязательно познакомлю, – заверил Федор Кузьмич. – Я пока побегу расспрошу, где это он наших беглецов настиг.

Когда ушел Федор Кузьмич, я вдруг понял, что нахожусь в полном одиночестве. В один миг я стал никому не интересен и не нужен. Именно этого больше всего я и боялся, думая о своем выходе в свет, что придется целый вечер простоять в уголке с робкой надеждой, что хоть кто-то обратит на меня внимание. Мне сделалось ужасно неуютно. Даже кашель вдруг усилился и грозил перейти в настоящий приступ. В то время как из толпы, окружившей барона, доносился весьма звонкий голос гимназиста: "Да бросьте! Выдумают в самом деле – бежать! Вот вам слово – захотелось воздуха глотнуть. Уж очень тут сперто!", я, прижав к губам платок, пытался совладать со рвущимся из груди кашлем.

– Как нехорошо это у вас, – вдруг услышал я подле себя.

Я обернулся на звук голоса и с удивлением обнаружил, что в том же углу, где стою я, сидит пожилой господин в простом черном сюртуке и брюках. Человек этот был, очевидно, в летах: седые белоснежные волосы обрамляли его голову от одного виска до другого, лоб и макушка были абсолютно лысые. Такими же седыми были и усы, и аккуратно подстриженная бородка клинышком. Господин смотрел на меня поверх очков в тонкой стальной оправе.

– Так вам этого оставлять нельзя, – продолжал господин.

– А вы, простите, медик? – спросил я, от удивления кашель несколько перестал.

Он слегка наклонил голову:

– Если угодно, заходите ко мне прямо завтра, – сказал господин. – Хотя я вижу, что у вас не чахотка, но все же запускать не советую.

Господин сунул руку во внутренний карман сюртука, вынул оттуда карточку и протянул мне. Правда, прочитать ее я не успел.

– Андрей Пшемислович! – раздался вдруг молодой бойкий голосок. – С кем это вы тут?

Я обернулся и увидел только что введенную девицу, очевидно, Татьяну.

– Да вот, Татьяна Тимофеевна, – господин встал с кресел. – Еще и сам не успел отрекомендоваться. Андрей Пшемислович Болицкий, – протянул мне руку господин.

– Петр Григорьвич Карудо.

– Татьяна Тиимофеевна Зайцева, – подражая моему тону, протянула мне руку девица. Она смотрела мне в глаза столь прямо, что я невольно смутился, как-то неловко пожал ее пальцы, чем привел эту особу в совершенный восторг. Она залилась веселым смехом, а я не знал, куда деть себя от смущения.

– Не обращайте внимания, Петр Григорьевич, – видя мое положение, сказал Андрей Пшемислович. – Она еще совсем ребенок.

По моим-то наблюдениям, этот "ребенок" уже вошел в ту пору, когда пора бы вести себя несколько сдержаннее. Вслух я эту мысль не озвучил.

– Ну, что вы как воды в рот набрали? – спросила меня Татьяна Тимофеевна. – Скажите же нам, кто вы такой, таинственный незнакомец.

Я сообщил, зачем прибыл в Устюжну. Услышав, что я простой учитель географии, а не граф Монте-Кристо или, на худой конец, не беглый революционер, Татьяна Тимофеевна заметно поскучнела.

– А, так вы ученый! – протянула она с иронией. – В таком случае, оставлю вас вдвоем. Я ведь еще слишком мала, еще ребенок для ваших разговоров.