В августе у актеров наступил традиционный отпуск. В магазинах овощное изобилие. Мама готовила фаршированные перцы, соте из баклажанов, всевозможные щи и борщи. Я питалась серой склизлой лапшой.

У меня был маленький столик и стульчик, и пока мама готовила, я сидела и ела свою лапшу на кухне.

Как-то раз в кухню зашла соседка тетя Клава, жена монтировщика сцены и знатная кулинарка. Увидев привычную картину, кивнула в мою сторону:

– Что? Опять?

– Да, – вздохнула мама, – Ничего не могу поделать.

Тетя Клава призадумалась и выдала по-простецки:

– Опять лапшу жрешь?.. Эх, Варька, будешь жрать лапшу, у тебя жопа воот такая вырастет, в дверь не пролезешь!

Ее грубоватость была совершенно не обидной. Она добавляла ее суровому житейскому облику определенный шарм. Я внимательно посмотрела на нее и отодвинула тарелку.

Больше проблем, чем меня накормить, не было.

Джамбульский театр от Томского отличался как черное от белого. Тут балом правил «змеюшник». Яростное соперничество, интриги, козни и стукачество в этом храме искусства были нормой.

Наверное, если бы Станиславский в свое время не написал свою знаменитую «Этику» или кодекс поведения актера, которую изучают как первую и главную книгу в каждом театральном училище, актеры плевали бы друг другу в лицо и били морды.

Но «Этику» надо было соблюдать. От этого поведение многих становилось ужасно фальшивым и чересчур подобострастным.

– Здравствуйте, Борис Маркович, – угодливо раскланивались директору театра.

– Добрый вечер, Михаил Фомич, – с натянутой улыбкой приветствовали главного режиссера.

А за глаза примерно звучало следующее:

– Чертов лысый карлик отказался мне оклад повысить!

– Этот дубина Фомич похож на своего бульдога, лишь бы брехать и гавкать.

Вообще клички в театре если прилеплялись к человеку, то намертво. Чаще всего друг друга называли по фамилиям. Если от фамилии получалось найти какое – то производное, то это выглядело примерно так: актриса Пловцова была пловчиха, а актрису Пеструшенко за стебанутость и скверный характер прозвали Пеструшкой.

Интриговали изощренно и беспощадно. Могли «сожрать» режиссера, художника, да любого, если человек становился кому-то не угоден и это одобряла какая-то часть коллектива. Или кто-то не устраивал руководство.

Подлизам повышали оклады и давали звания. Основной костяк рабочих «негров» получал гроши и эксплуатировался беспощадно.

При этом все делали вид, что всё хорошо, чинно раскланивались и рассыпались в комплиментах тем, кто нужен и выгоден.

Стучали друг на друга руководству и друг другу, передавали неосторожно оброненные фразы из курилки. При этом сами признавали и называли театр «змеюшником». Но по-другому жить и творить не получалось.

К театральным детям относились брезгливо и ревностно. Как-то раз, мы, собравшись втроем, я и еще дочки двух актрис, разбегались в фойе. При этом никому не мешали. Одна стервозина это увидела и сразу разнесла слух, что мы дебилки. Хотя впоследствии мои подруги в школе учились скромно, но без проблем. Я же вообще училась на одни пятерки.

За годы, проведенные мной в театре, мне вспоминается лишь один случай, когда пришедшая молодая актриса стала всеобщей любимицей. Ее все, даже самые ярые интриганы, звали исключительно не по фамилии, а ласково по имени – Надюшка.

Удивительным было то, что единение и примирение даже у самых ярых врагов наступало только, когда говорили о доме. Вы бы видели, как охотно актрисы могли делиться рецептами приготовления блюд или чудесами хозяйственных секретов.

Если у кого-то случалось горе, тоже не злорадствовали. Сочувствовали все и очень искренно.