Когда у Габриэль в очередной раз оборвалось дыхание, она оцепенела на короткое время, потом обмякла, но, вскочив, схватила мой хуй, который торчал, как еловая палка, стала целовать мне лицо, шею и плечи. Целуя, она мяла мне яйца почти до боли, залезала рукой между ног и водила под ягодицами пальцем.
– Как мне нравятся твои плечи (говорила она в экзальтации; я чувствовал, как острый палец уже ковырялся у меня в прямой кишке). У тебя такая крепкая грудь, широкие плечи, у тебя сильные широкие плечи, какой ты красивый, у тебя красивые крепкие плечи, такие плечи, я схожу с ума. Ты ещё не кончил (она глубоко вставила палец мне в жопу и прошептала), я сама хочу тебя выебать!
Толкнув меня на стул, она крепко села на меня верхом и, исступленно работая бёдрами в одном направлении, почти сразу же ещё раз кончила. Затем встав на колени, она попросила меня спустить ей на лицо, но я никак не мог разрядиться. Она, шумно дыша, лизала мне натюрморт, гладила ноги и щекотала, потом ебала сначала одним указательным, а потом и двумя пальцами, но у меня ничего не получалось.
– Viens, viens, viens [43] (захлёбывалась она шёпотом, кося голубыми глазами на прыгающую перед её носом головку).
#19/1
Chine. La fièvre gagne le pays. Les étudiants qui avaient fait céder le pouvoir lors des obsèques de Hu Yaobang décident la grève illimitée (Figaro, 24 avril 1989) [44]
Неожиданно, как это случается в детективных фильмах, когда ждешь – не дождёшься, когда же, наконец, это произойдёт, а именно на пятый год эмиграции, я совершенно случайно наткнулся на Шину. Ба! Это случилось в советском консульстве на рю дё Прони. 1989 год. Снова март месяц.
Шина не изменился, но, увидев меня, даже не поздоровался. Я понял, что его зачислили в дипломатический корпус, и теперь он – не Шина, а Иван Кириллович П., с’иль ву пле. Врубившись, я, как ни в чём не бывало, пристроился в очередь за треугольным бакланом, который, нагнувшись к окошку, прошептал в него доверительно: Я – наш.
Заполнив первую попавшуюся анкету, я вместо имени написал Shakespeare & Company[25] и с отсутствующим выражением лица показал её Шине. В графе фамилия тот (не одобрив моего незнания элементарных вещей) вписал число и время, потом сухо, не глядя на меня, сказал, что юридическая консультация работает по утрам (я кожей почуял его ощущение, в эту минуту Шина был вылитый Штирлиц). Вечером мы встретились в книжном магазине на Rue de la Bûcherie.
Отслужив в 11-м отдельном кавалерийском полку (отец отправил его в армию за радикальное распиздяйство), Шина окончил институт с отличием, женился и начал блестящую карьеру в Объединённой республике Танзания, откуда был скоро переведён в Париж в должности атташе. Его карьера началась блестяще, но я лично знал, что Шине этого не достаточно. Ни жены ему не достаточно, ни поводка, на котором его держали. Он родился в золотой клетке, но жить в ней, Шина бы не смог никогда.
Наши отношения не были сентиментальными, но я, в отличие от Шины, радости не скрывал. Мы шли по мощёному причалу, я вспомнил, как в первый или второй год эмиграции, в четыре часа утра я оказался на мосту Дубль (мы с Шиной как раз из-под него вышли), в продолжение улицы Лягранж, этот мост ведёт к паперти собора Парижской Богоматери.
С моста я смотрел вниз, на сверкающую чёрными струями реку и променаду причала (Port de Montebello). Булыжная мостовая там была кривая испорченная, и в неосвещённом фонарями сумраке её сплошь покрывали копошащиеся полчища крыс. Было впечатление, что мостовая шевелится. Когда на набережную выходил человек (по Парижу всю ночь шатаются какие-то люди), животные в миг исчезали, с понтом, просачивались сквозь камни. Потом мостовую отремонтировали и усадили всю новым ровным булыжником. Интересно, что в ту же ночь я видел, как, прыгнув с соседнего моста, утопился человек. Это была странная ночь, даже страшная ночь, полная других необыкновенных происшествий. Удивительно, что именно в таком месте мы после стольких лет встретились с Шиной. Следуя моему измученному бессонницей воображению, я, разумеется, наделил эту случайность тайным смыслом. И он в ней, разумеется, был.