– Обожаю, когда на меня смотрят (её голос, высыхая на протяжении всей фразы, как крылья бабочки, на последнем слоге, наконец, порхнул и взлетел).

Она скользнула по груди ладонью, цепляя соски острыми пальцами, как струны. Я понял, откуда, применительно к женской груди, появилось слово литавры. Вот в чём дело (думаю!), так-так, интересно! Видок у меня был ещё тот, идиотский, поза выражала невольную почтительность. Возможно, что благородные фигуры стариков вызваны просто проблемой простаты.

Чудно (думаю), мальчишкой я, когда мог, подглядывал за женщинами. В пляжных кабинках – на юге, там всегда были дырочки (кто-то же проделывал их), летом в лесу смотрел, как женщины, переодеваются, зайдя за кусты, или присаживаются за дерево, потом оттуда, набирая иголки, пенясь и закручиваясь, натекает между корнями тёмная лужа. Раз зимой (было уже темно, темнеет-то быстро) я залез на крышу Центрального бассейна и, свешиваясь вниз, пытался заглянуть в окно раздевали, но ничего не вышло (карниз был слишком широк). Или днём, прогуливая уроки, я кое-когда топтался на площадке напротив музея и, с понтом, любуясь столицей, заглядывал в окошки женских раздевалок того же бассейна (мы жили совсем рядом). Зимой из окон валил пар и, время от времени, в прямоугольных отверстиях на мгновение возникали женщины, проходящие из душевой в раздевалку и обратно. Возбуждающее зрелище оставляло по себе целый шлейф ярких воспоминаний, склеенных из мелькнувших ног, голых грудей и нагих бёдер. Расчленёнки было достаточно, чтобы монтировать полноценные образы и сочинять сценарии, достойные полнометражных цветных картин. Они буквально кормили моё подростковое воображение и, как вкусовые приправы к пище, улучшали не только качество и аромат жизни, но и её калорийность. Только, в отличие от рассказа, где одно слово следует за другим, подобные реминисценции возникали в голове, как вспышка магния – разом.

Рассматривая Эльзу, как в музее, я сказал ей об этом. Я сказал об этом Эльзе и подумал, что это нелепая дурацкая ситуация. Вернусь я домой, в мозги полезут красочные фантазии, я стану вертеть про себя Эльзино тело и переворачивать его во все стороны, просить или заставлять в воображении своём поступать так или сяк. А сейчас, кукуя напротив голой бабы с раздвинутыми лыжами, я ни хера не пойму, мне дико хочется выстрелить в космос или провалиться сквозь землю, и там, где-нибудь в преисподней встать в уголок, встать вот так, перископы задраить и, ратифицировав договоры, вздохнуть с облегчением.

– Наверное, нет ни одной бабы (сказала Эльза, как ни в чём не бывало, и открыла глаза), которой бы было неприятно оттого, что за ней подглядывает мальчик.

Подняв руку, она крутнула стальной кран, торчащий в стене. Тонкая струйка, свиваясь, раскололась о поверхность воды и зажурчала.

– Закрой глаза (прочитав мои мысли, сказала Эльза).

Я закрыл глаза. Я закрыл глаза и немедленно ощутил жестокий прилив животного возбуждения. Мочевой пузырь продолжал, гнида, давить, нагнетая пьянящее чувство, но член, стремительно наполняясь кровью, стал напрягаться. Привинчиваясь к неизвестности крепнущим болтом, я осознал себя лучше и уверенней. Помочиться надежды не оставалось, но я больше и не испытывал в этом сиюминутной нужды. Конец мой твердел и, тыкаясь в воздух, как слепой кутёнок, вытягивался сперва в сторону, а потом вверх. Наконец, он упёрся в пупок, как лук Робин Гуда. Он, точно, чем-то походил на лесного разбойника, выглядывающего из кустов. Даже капюшон его соответствовал имени персонажа [17].

Я пропитывался мучительным кайфом. Такое же, видимо, чувство имел пробитый стрелами Святой Себастьян. Подняв голову с закрытыми глазами, я опустил руки по швам и вкушал на вздыбленной плоти внимательный взгляд женщины, словно лингаму делали ингаляцию. Я приоткрыл глаза. Раздвигая ноги, Эльза выставила другое колено. Колени её были острые. Острые, как не знаю что, но у этой остроты был вкус перца. Сделав шаг к ванне, я вновь закрыл глаза и взял росток возмущённой плоти в кулак.