Так получилось, что я знала о болезни сестры получше врачей, но это мое знание не спасло ее. Мне не хватило сил переломить внутренние установки сестры на самоуничтожение; ее вирусные программы, подобно лангольерам Кинга, не знали пощады.

Возможно, мне бы и достало сил, если бы меня не грызли собственные лангольеры – совесть и грошовая работа на дутого, грошового героя.

⁕

Почти все, что связано с сестрой было болезненно для меня всегда, всю жизнь. Я обжигала ее невниманием, жестокими словами; использовала, когда хотела и сбрасывала, когда она мне мешала. Марина видела это, но не позволяла нам дистанцироваться; она просто не могла без меня жить, ведя себя то, как беспомощный ребенок; то, как преданная мать, ценой своей жизни, спасающая ребенка…

Хотя, с другой стороны, как дистанцироваться, живя в провинции – невозможно просто физически.

До того, как на Марину набросились лангольеры, она была прекрасной, красивой, и не только внешне. Представьте себе человека, который за всю жизнь ни разу не нарушил данного слова, который за десять лет службы в налоговой полиции республики не научился стучать, лгать, манипулировать.

⁕

Последний период в ее жизни начался со слов: «Сделай так, чтобы в нашей республике от врачебной ошибки никто не умирал», а закончился утверждением: «Важна только любовь».

Как она верила в меня, как надеялась; а какими глазами смотрела! В том гадюшнике, куда из-за нее я бросила камень, ее никто не знал, но знали меня. Неуважение к интересам моей сестры служило знаком неуважения ко мне; а мое согласие с неуважением интересов сестры было фактически гражданским самоубийством, демонстрацией неуважение к самой себе.

Я не могла этого допустить… И в этом нет и не было ни грамма эмоций – только понимание, что нет другого пути.

Так уже было и не раз: в интернате, в детстве; с Мухой и Малышом. Если покажешь свою слабость, тебя будут бить, бить и бить, пока либо не дашь отпор, либо обстоятельства не изменятся чудесным образом.

Отпор я давать не умела никогда, но вот чудеса меня спасали и не раз.

⁕

Врачи у нас в республике, конечно, те еще.

«Кто знает где печень, а где почки? Их же не видно», – говорит врач УЗИ. Дома, в Светлогорске, у меня лежит где-то его заключение, в котором он описывает несуществующий внутренний орган. Из-за врожденной патологии органа просто нет, а он описывает его размеры и ставит диагноз: воспаление и песок…

"Я резал, но не убивал – убил Бог", – говорит другой такой же врач, но с гораздо большим стажем работы, статусом главного онколога и единственного хирурга в республике, специализирующегося на операциях головы и шеи. Не представляю как этот тип проводит операции на мозге, если по факту, доказанному двумя судебно-медицинскими экспертизами, не способен провести адекватное иссечение лоскута кожи на ноге!

И таких примеров пачки.

Умирание сестры было трудным. Как та бабочка, она оказалась живучей. Восемь месяцев непрерывной агонии. «Я, почему ты не говоришь мне, что я умираю?» «Если мне не дали жить, почему я не могу спокойно умереть?» «Мне больно, я хочу умереть, дайте мне умереть» …

Но мы с минздравом, как могли достойно, проводили мою сестру на тот свет. «Достоинство» на самом деле относительное: ни извинений, ни судебного признания доказанных экспертами ошибок, ни уголовной ответственности за непредумышленное убийство – просто лекарства были, вот и все достоинство.

Хорошо – не пришлось приводить в исполнение свою угрозу.

Не представляю, что бы я тогда делала. Но даже не приведя свою угрозу в исполнение, я получила по мозгам и скатилась на самое дно души. А ведь мечтала о святости, или хотя бы просветлении сознания. Однако тому, кто грозит спалить публично Библию и призвать на помощь братьев во Христе, если сестре не дадут нужных лекарств, святость не светит сто процентов…