Случилось ли что еще?

Больше ничего.

Не расстраивайся.

Я увидел тебя.

Этого достаточно

Сегодня, случилось все.

Зима кончилась.

Обратно я ехал без шапки.

Я ехал и думал.

Я бы купил пассажирский велосипед,

Развозить влюбленных,

С высокими креслами, откидными спинками,

Чтобы было видно небо.

С прозрачным потолком,

Чтобы звезды видели нас.

И катал бы тебя по всему заполярью крымской осени,

Чтобы запахи крымских трав твоих волос будоражили равнины Восточного Крыма.

Тихое благополучие над маленьким городком —

Спят художники в шезлонгах на солнышке. Фотограф выносит свою пластмассовую пальму. Нищие продают лечебную маклюру. Покупайте!

Собаки в свободных позах на солнечном асфальте. Рыбаки копают в море морского червя.

На море первый осенний шторм!

Ярко светит солнце мощностью в двенадцать тысяч люкс, дует холодный небесный ветер. По морю ряды пенных валов пробираются к берегу нескончаемым белым напоминанием о прошлых скитаниях. Корабли ушли с феодосийского рейда. Застывшие сгорбленные фигуры людей на море что-то продолжают высматривать на горизонте. Дети младшего школьного возраста, с не по размеру большими ранцами за спиной, идут из школы, зашли на море – посмотреть на шторм. Бегают по молу наперегонки с брызгами.

На море всегда встречаешь чудо и чудаков. Идет старик, за ним на кожаных шнурочках семенят две собачки, те Белка и Стрелка, которые полетели в космос вместо Гагарина. Собачонки одетые – в кофточках, застегнутых по хирургически на спине. Глаза – черные, цыганские, очаровательные.

Я обгоняю старика. Перед ним идет молодой человек в ярко-синей куртке, на спине «Адидас», в руках несет кинокамеру, дорогую, наверное. Внешне камера напоминает гигантское вымершее насекомое. Кузнечика? И одновременно – ручной рубанок. Окуляр ее черный вынесен далеко влево и в сторону, а объектив, как глаз гигантского сверчка, не моргая, выпукло смотрит на мир, готовый со всего снять копию.

Человек, специалист по впечатлениям на пленку, на память, «на корочку». Хотелось заговорить, вдруг впечатления сложатся, произойдет суммация вдохновения и даст диковинный плод, под неожиданным углом? У моря всегда хочется чуда. Наваждение, к счастью, вовремя рассеялось: «Не нужны тебе совместные впечатления, ты в своих разберись».

Упорно мерзнут художники со своими картинами о счастье и море. Мерзнут бабушки с семечками и сигаретами. Желтое очарование листьев старательно разложено на асфальте, узорами детства.

Все женщины демонически в черном и блестящем, разлетаются полы кожаных пальто, мелькают запретные места, блестит лак парабеллумов, – революционные времена и предреволюционные реформы… в политике, экономике и общественных взаимоотношениях, диктуют моде. Поднятые куклусклановские капюшоны отпугивают мужчин робкого десятка.

Голуби, по-старушечьи переступая с лапки на лапку, гуляют артритическими походками, – по одному, по двое, по солнечной стороне ветреной набережной, как пережитки мира и социализма в отдельно взятый солнечный день.

Ворона бросает свой грецкий орех сверху на асфальт и одним глазом смотрит, что получилось.

Волны – нескончаемые переселенцы в белых чеченских папахах и бараньих шубах – непрестанно выходят на берег и ревут, как стадо коров на лежбище морских котиков.

От разбитого несостоявшегося морского ресторана-корабля на берегу осталось одно днище в воде. Шторм и люди все время выдирают из днища остатки кораблекрушений, волны – черные шестеренки и сейфы с истлевшими судовыми записями о кладах и погибших кораблях, люди – медь и латунь для продажи. Сейфы море оставляет на берегу, медь уносят с собой люди.