Он оглядел нас, быстро поговорил с подчиненными о Дане, перебросился с ним парой слов. Я в это время находился в «невесомом» состоянии. Дан же, напротив, был весьма бодр и улыбался начальнику тюрьмы.

Решив вопрос с Даном, он обратился к своим людям по поводу меня – ему что-то сказали, дали какую-то, по-видимому, вводную информацию; он попросил бумаги и быстро пробежал их глазами. Затем о чем-то спросил у меня, я выдал уже привычную фразу «но португез», означавшую, что я не говорю на португальском языке. Его это немного смутило, возникла дли-тельная пауза, продолжавшаяся более минуты. На расслабленном лице начальника тюрьмы впервые стало читаться какое-то напряжение мысли (оказалось, он просто вспоминал свои ассоциации с Россией), и вдруг неожиданно он, улыбаясь, вопросительно произнес: «Путин?»

Я на автомате, не задумываясь, тоже с улыбкой ответил ему: «Пеле».

Это разрядило обстановку. Он весело рассмеялся. Мы с Даном улыбались ему в ответ.

Посчитав познания о России исчерпанными, а свою миссию выполненной, директор что-то быстро сказал персоналу и удалился.

Упоминание Путина и вообще само слово «Путин» показалось мне каким-то добрым, ободряющим знаком.

На иррациональном уровне я ощутил себя в безопасности. Почувствовал, что я как бы не одинок, что есть «Путин» и его знают (вот начальник тюрьмы его знает). А я как-то связан с ним – «Путиным», и это придало мне какой-то уверенности. Бред, конечно, но тогда…

Само поведение начальника тюрьмы оказало успокаивающее воздействие, а виртуальная фигура Путина вселила в меня какое-то ощущение защиты, что ли.

Вероятно, такую же функцию выполняло имя Сталина, когда бойцы шли в атаку и кричали: «За Сталина!» А до Сталина было за…

Сработали глубинные паттерны подсознания, включающиеся в пограничной, экстремальной ситуации.

Нам быстро сказали повернуться направо, и мы пошли. Пройдя пару дверей (в тюрьмах их вообще бесчисленное количество), мы вошли непосредственно в блок, где находились заключенные. Он напоминал двухэтажный Колизей. Двор тюрьмы сразу оглушил гвалтом португальской разноголосицы.

Вообще португальский язык немного грубоватый, голос у бразильцев низкий, тембр брутальный. В связи с этим кажется, что они агрессивны и всегда немного на взводе. Между тем это просто особенность языка и его восприятия ухом русского человека.

Тогда я этого еще не знал, и на меня эти звуки произвели настораживающее впечатление.

К тому же бразильцы в это время играли во дворе тюрьмы в футбол и свои эмоции выражали очень бурно. Бразильцам в принципе свойственно бурно выражать свой эмоциональный мир (латиноамериканцы – что там говорить), а уж во время футбола, да еще и заключенным, которым больше и пар-то выпустить негде, кроме как во время часовой игры пару раз в неделю…

В общем, крики, вопли…

Несмотря на игру, открытие ворот привлекло внимание как зрителей, так и футболистов, каждый из которых окинул нас, вновь прибывших, заинтересованным взглядом. Нас подвели к ближайшей камере слева, которая в отличие от других была закрыта. Открыли дверь, и мы, что называется, «на вдохе» зашли.

Первым зашел Дан и как-то моментально вступил в диалог с находившимися там людьми. Я наблюдал. Разговор, по моим ощущениям, был конструктивным, я бы даже сказал, дружеским.

Никаких бандитских рож в камере не наблюдалось. Ко мне подошли и спросили, откуда я. Привычно сказал, что «русо, но португез», за меня им что-то ответил Дан. Из-за языкового барьера ко мне быстро утратили интерес, только по-приятельски ободряюще похлопали по плечу.

Все, что накрутил себе Дан, было всего лишь роем пу-гающих мыслей, следствие его восприятия жизни в це-лом. Жизнь оказалась добрее – может быть, только в данной ситуации и именно к нам. Счастливчикам.