Люда же уверяла Сашулю, что «он там бабу завёл» – учёного секретаря или просто секретаря совета, в котором защищался, жену какого-то его ещё университетского знакомого, а с ней не спит, отворачивается. Я Серёжу на этот счёт не расспрашивал, и он мне ничего не говорил, но состояние его общее мне по-прежнему не нравилось – подавленное какое-то, вид замотанный, мешки под глазами. И странно, что меня, похоже, избегает, на рыбалку вот в первый раз выбрался, когда зима уже кончилась.

Люда и мне свои подозрения высказывала, когда я ходил к ней править корректуру нашей зарубежной статьи (для PAGEOPHа).

– Да он просто замотался, не отошёл ещё от диссертации, депрессия, у меня это тоже было, – утешал я её. – Не приставай к нему с ревностью, это его только оттолкнёт. Да и сама успокойся, к психиатру сходи, зациклилась, наверное, на ревности. Ты же его ещё год назад к молодой новой сотруднице их кафедры ревновала. Элениум, реланиум потребляй.

– Да я потребляю. Только дело швах. Семья рушится. Седина в голову, а бес в ребро.

Но вернёмся к рыбалкам. В тот раз мы прекрасно посидели на солнышке в окружении прорвы народу, потягали ершей и мелких окушков, а лещей – двух – поймал только упорный Смертин.

На следующий день, 7 марта мы с Митей прокатились после обеда на мотоцикле в Каширское. Ловили в сорока минутах ходьбы от берега с полчетвёртого до полшестого на лунках, с которых уходил мужик, поймавший там двух лещей. Митя поймал приличную плотву, одолевали ерши и окушки, но вот, наконец, очередная поклёвка вроде ершиной, и я чувствую солидный натяг лесы.

– Митя! – кричу, – иди, смотри, леща тащу.

Митя склонился над моей лункой, я медленно перебирал лесу, гася рывки рыбины. И вот она показалась, только что-то непонятное, пятнистое, да это же налим! Здоровенный, килограмма под два. И лунка у меня здоровая, прорубь целая, налим в ней кольцом крутится, не могу даже голову его над водой поднять, боюсь – поводок порвётся, 0.15 мм, на плотвиную удочку взял, на огрызок червя. И схватить его в воде боюсь – скользкий, жду, когда утихомирится.

И дождался: крючок сломался, малюсенький крючочек, 3-й номер. Сунул я, конечно, тут же руку в воду, да куда там – налима как не бывало. Ладно. Хоть развлечение было. А больше ничего не поймали. Митя стал мёрзнуть, и мы отправились домой.

Казалось, на этом сезон и закончился, март как-никак, а лёд и без того тонкий. Тем не менее он держался (на Куршском заливе, а на Калининградском уже вовсю гуляли волны по чистой воде, так и не было на нём нормального льда в этом году), а в двадцатых числах опять стало подмораживать, и 20-го мы с Серёжей ездили на мотоцикле в Каширское (температура воздуха минус 4 – плюс 2 – минус 1 градус, давление 749—747 мм, ясно, ветер южный, слабый до умеренного).

Я поймал на мотыля одного квазилеща, то есть крупного подлещика, почти леща, но настоящим лещом он стал бы лишь на следующий год. А Серёжа – ничего. Но он и ловил как-то вяло, апатично, скорее просто загорал на солнышке.

И последний мой выезд на лёд состоялся 26 марта. Поехал в Зеленоградск, один, электричкой 14:08 в расчёте на вечернюю зорю. Ловил с 17:00 до 20:10, поймал одного подлещика, пять плотвин, несколько окушков и ершей.

Возвращался впотьмах, в одиночку, вся толпа прошла передо мной раньше минут за 20. Лёд был уже совсем плох, верхний слой местами ещё был покрыт коркой, местами превратился уже в кашу, ноги часто проваливались сквозь неё до нижнего, старого льда, но сквозных промоин ещё не было. Удивило меня то, что мне попадались рыбаки (и не один, и даже пацаны!), идущие навстречу, то есть с берега на лёд, на ночную, значит, рыбалку. Вот это энтузиасты!