Вошёл – родители шуршали авоськами на кухне. Ну и я тоже стал разгружать свою. «Привет», – на ходу бросил и – к холодильнику. «Здорóво», – не глядя на меня, просопел отец, грязные банки в раковину выставлял, а сам весь зарос седой щетиной, отчего лицо тоже казалось нечистым. Зато мать, как на параде, повернулась всем корпусом: «Здравствуй, Марк!» Я – эти торжественные нежности уж очень худо переношу – пригнул голову. Как раз и в холодильник глядел, вглубь. А отец как будто почуял, не сходя со своего места, по голове этой вопросом – бабах! «Бутылки-то сдал?»

«Н-не, не сдал…» – только сейчас вспомнил я про его наказ; в авоське запутался, хлеб оттуда доставая.

«Забыл?» – догадался отец, усмехнулся, всё так же в раковину уставясь.

«Забыл…» – виновато сознался я. Был бы их целый рюкзак, а то – от силы штук пять, раза три пили с ним пиво… Но не в количестве дело, отец не хотел, чтоб я расслаблялся, как он говорил. В последнее время он очень был мной недоволен – тем, как вообще живу. И только из деликатности, может быть, (да и собственной гордости, конечно) не называл недоделанным. Услыхал однажды по радио песню «Агаты Кристи» «Дворник», по нашему местному радио, конечно: «Дворник, милый дворник, подмети меня с мостовой…» – и не выдержал, бросил в сердцах: «Песенка-то как раз про тебя, парень!..» Вот он и пытался всё муштровать меня, по мелочам…

А сейчас он заурчал под нос себе какой-то мотивчик, по обыкновению, без мотива – слуха-то у него нет – что-то бодренькое, как будто обрадовался – недоделанности моей, своей проницательности, что ли; уж не знаю. И как чёртик меня ущипнул…

«А я работаю в выходные…» – протянул я, на всё той же ноте, понуро, – подделываться не пришлось.

«Как это? Вот так да! – вскинулась мать. У неё лицо пятнами пошло. – Что тогда…»

«Работаешь?» – повернувшись ко мне, остро взглянул отец.

«Да, – буркнул я, убрав взгляд в сторонку, куда-то на холодильник, на верхний дальний угол. – Машзал сгорел. – Я перевёл дыхание. – Теперь надо восстанавливать».

«Ваш машзал?» – отец нахмурился.

«Не-е, – я мотнул головой, – не наш…»

Начал объяснять, какой, даже входя в подробности, но как-то быстро выдохся и остановился, даже посмотрел, устало, в его недоверчивые глаза.

Это была правда. Почти правда. Машзал в самом деле сгорел. Только вот я… Да, мастер уж было назначил послать меня от участка в сводную бригаду, но – потом одумался. А мне, мне это всё равно как-то помогло сейчас… соврать по всем канонам реализма.

Если отец вдруг надумает соратникам своим позвонить (работаем мы в одном цехе, даже в службе одной – только разные участки: сам же и привёл), то они, конечно, подтвердят: да, сгорел, да, восстанавливают… Или встретит кого-нибудь завтра – вечно попадаются ему… А про меня только мой мастер знает наверняка – ремонт круглосуточный, народу согнана тьма, даже с других цехов. Но с мастером моим отец как раз и не накоротке – со всем цехом вась-вась, а тут – в порядке исключения, что ли.

«Ну и как теперь будем картошку копать? – возмущалась мать тем временем. – Ну, а пойдут дожди…»

«Ладно… ладно… Выключи… выключи радио, – оборвал её отец. – Сами… выкопаем сами».

Он поверил, подумал я. Считает, что я наконец-то взялся за ум, что у меня опять какая-то перспектива есть (может быть, даже пойду по стопам старшего братца – начальника – которого они вечно ставят мне в пример!), ведь пустых-то людей в дело не берут…

А через месяц – полмесяца! – выйдет из отпуска, поймает мастера моего где-нибудь в пролёте: «Марка-то моего загружаешь!» – а тот сделает восьмигранные глаза…