Милан – столица Снежной королевы, а дуомо – ее обросший ледышками дворец. Ни в каком другом городе Италии она не смогла бы жить. Рим – слишком мужской и имперский. Застывшая в летней сказке, словно игрушечная Сиена, подходит для эльфов и волшебников. Флоренция красива, беспечна и ненадежна: она легко приняла безумца Савонаролу, а затем так же легко предала его, она предавала и возвращала семейство Медичи, рождала республиканский миф Макиавелли («Размышления над первой декадой Тита Ливия») и его же авторитаризм («Государь»). Венеция слишком коварна, жестока и расчетлива, так что даже феноменальное зло вряд ли выдержало бы местный колорит.

Армии Снежной королевы состоят из моделей, мечтающих скопить денег до наступления профессиональной старости и, если повезет, схватить «выгодного мужика». Ее офицеры – это стилисты, стремящиеся пришить свои марки не только на нижнее белье, но и на бутики, театры, гостиницы. В свою очередь, модные торговые марки – это генералы, перед которыми стоит цель стать символами эксклюзивности. Элитные улицы (виа Монтенаполеоне, виа Дела Спига) – как поля сражений, на которых бутики сражаются друг с другом, как некогда городские кланы à la Монтекки VS Капулетти. Средневековые войны между городами и регионами продолжаются на подиумах, в бутиках и ресторанах: Bvlgari, Fendi представляют Рим, Prada, Ferre – Милан, Testoni – Болонью, Ferragamo, Gucci – Тоскану, D&G родом из Сицилии, а Versace – из Кампании.

Марки продают не столько вещи, сколько элитарность, стремление к чудесному миру Питера Пэна с заменяющими волшебство этикетками. Надписи, лейблы и пакеты имеют таинственно-магическое действие. Приобретая сумку от Louis Vuitton, ты проглатываешь таблетку экстази, приобщающую тебя к гламуру все более высоких потребительских каст. Эту же тему просекли в Ferrari и начали в Китае штамповать вещи под автомобильным лейблом. Таким образом, тот, кто не способен купить себе дорогую спортивную машину, может продемонстрировать свое родство с элитным миром. По той же причине в «супермаркетах» Armani и Versace можно купить все, начиная от кухонного гарнитура и заканчивая эксклюзивным пылесосом. Не важно, что ты продаешь, важно, что люди покупают через твою марку.

Парадокс Милана в том, что один из самых гламурных городов мира стал родиной, возможно, самого революционного искусства ХХ века – футуризма. В местном кювете, в котором Маринетти оказался, гоняясь на одном из первых авто, был задуман знаменитый манифест движения. Здесь Боччони ваял и рисовал люминесцентных женщин и «киборгов» («Состояния души», «Пропойца»), ушедших от дедушки-импрессионизма и бабушки-кубизма. Марио Сирони вырывал из тьмы «Мотоциклиста» – будущего героя «Заводного апельсина» и приятеля персонажей большевистского художника Вялова. Из-за них декаданс позднего импрессионизма (всевозможные Матиссы и Родены) обошел Милан стороной.

В то время как в Советском Союзе соцреалисты во главе с Дейнекой создавали искусство режима, в Италии в период фашистской двадцатилетки эта роль отводилась футуристам. Именно поэтому после проигранной Италией войны о них постарались забыть. Так же как в Норвегии нет улицы Гамсуна (зато есть много скучного Ибсена), в Милане и Италии вообще нет улиц и площадей, названных в честь футуристов. И это несмотря на то, что они сделали Милан культурно-политическим центром Европы, так же как 1969 год оживил роль Парижа («восставшая Сорбонна», «сексуальная революция») как законодателя социально-культурных трендов в мире.

Италия – страна ремесленников, многие из которых благодаря послевоенной реконструкции превратились в промышленников и фабрикантов. (Немало представителей новой экономической знати начали свой подъем с присвоения чужой собственности в конце войны – мародерства.) Ускоренная индустриализация, сопровождавшаяся выходом бизнеса за пределы своего города, потребовала создания финансового центра. В результате Милан серьезно поднялся: банки и консалтинговые структуры поставили на него в качестве главного международного хаба Италии. Если прогуливаться по центру города, то местный «Сити» начинается сразу же за театром «Ла Скала».