Бомбы, можно сказать, щадили Библиотеку. В нее попало всего только две, и несколько ядер ударило в стену. Зато кругом вся земля была изрыта. Однажды в июле (31 июля) между Библиотекой и башенкой, стоявшей от нее на несколько шагов, упало семь бомб в одно утро, и все разорвались^>54. От этих семи взрывов треснула стена, а здание все-таки устояло.

Просидев в Библиотеке часа полтора, я отправлялся домой, на фрегат, но дорогой заходил на Маленький бульвар, где с 5 часов до спуска флагов играла военная музыка, бродили офицеры, юнкера, матросы и солдаты; даже мелькали какие-то дамы, разряженные в те яркие шляпки и бурнусы, которые заготовляются гуртом в столичных магазинах средней руки и отсылаются в губернии. На нижних дорожках, в жиденьких аллеях, устраивались встречи любви, и никто не думал о смерти; никто не видел, как внизу, под бульваром, двигались носилки за носилками, и капала на мостовую свежая кровь…

В 7 или в 8 часов я был уже на фрегате. Мы садились пить чай, опять все вместе. Кто-нибудь из бастионных, во всякое время желанный гость, приходил к нам, и рассказы лились далеко за полночь.

Иногда под вечер мы устраивали с командующим прогулки на вельботе по рейду и навещали нашего капитана в его Константиновской батарее.

Эта батарея стояла в самом начале рейда[12], против первого бона^>55. В ней вечно все было начеку. На валах часовые под наблюдением офицеров следили всякое движение неприятельских кораблей, замечали приход новых и отбытие прежних. Для нас, посещавших батарею нечасто, казалось, что там стояли все одни и те же корабли, а на батарее было известно, что вот, сегодня утром пришло два таких-то парохода с зюйд-зюйд-веста и один ушел. Грозно и красиво вытягивался по верхней стене батареи ряд огромных орудий на крепостных станках. Два из них постоянно были направлены в сторону Херсонеса и тревожили бомбами тамошнюю деятельную батарею или, по крайней мере, старались тревожить. Несравненно больше наносили ей вреда номер 10-й и Полынковая батарея. Им удавалось сбивать все орудия

Херсонесской батареи, кроме одного. Это одно почему-то гремело неумолкаемо. Говорили, будто его подкатывают снизу и после выстрела убирают опять. Бомба Константиновской батареи проносилась над морем 1300 саженей. Во дворе батареи было всегдашнее движение. Солдаты более всего собирались у поленницы дров, налево от входа, разговаривали между собой, ходили и бегали взад и вперед. Иногда посередине двора раздавался оживляющий трепак, гудела песня, звенели ложки и тарелки. Но вдруг на маленькой платформе у ворот барабан бил тревогу, и все кидались к ружью, к орудиям на валы, и батарея принимала настоящий воинственный характер. Командир, обойдя стены и распорядившись ночным караулом, спускался к себе в каземат; на пути, ради сближения с солдатами, спрашивал табачку – и несколько тавлинок подставлялось его высокоблагородию разом. Каземат^>56, или кабинет командира, занят был наполовину огромной крепостной пушкой, глядевшей в открытое окно, на море. На лафете ее и на колесах растягивалось, как на вешалке, разное платье. По стенам каземата висели картинки. У другого окна, во дворе, стоял рояль, и на нем всегда лежали кучи нот. Хозяин был музыкант, играл на скрипке и на флейте и часто в вечерний час собирал к себе в каземат все музыкальные таланты батареи, протягивая поощрительную руку иному артисту-юнкеру, а юнкер, разумеется, хлопотал изо всех сил. Рояль гремел; ему вторили скрипка и флейта, и даже две скрипки: музыкантов было много, и скорее могла случиться недостача в инструментах, чем в играющих. Эти вечера посещались иногда и дамами, женами и дочерями разных моряков, бесстрашно приютившимися где-нибудь тут же на батарее. Славное крымское вино, которое капитан был мастер доставать через какого-то аптекаря, лилось и шипело. Мы уносились оттуда на нашем вельботе уже в совершенных потьмах, зажигая веслами искры