Валерка ее схоронил и сошел с ума окончательно.

В комнате своей он поставил на книжную полку ее портретик. Каждый вечер зажигал свечку, наливал стопочку боярышника, а за портретик укладывал по сигаретке. Таким образом, если приходила, какая пьянь к нему в комнату и просила закурить, он указывал на портрет Наташки и требовал, чтобы пришедший просил у нее сигаретку. Пришедшему ничего не оставалось, как только изобразить комедию просьбы к Наташке. Мало того, являясь с работы, Валерка включал на полную мощь колонки и на всю общагу звучала песня про Наташку и мурашки. Если не дай Бог, кто-нибудь просился остаться на ночь, Валерка милостиво разрешал, если разрешит Наташка и пришедший должен был кланяться портрету и просить разрешения, а потом делать вид, что, дескать, она разрешила…

О ней он говорил часами и все называл ее Наташенька, хотя при жизни не давал ей никакого покоя, совершенно не лечил ее от чахотки и даже не позволял куда-либо обращаться. Изводил ее своим психозом ревности и, по сути, убил человека. А после ее смерти, видимо, чувствуя вину, стал вести себя так, как будто она для него что-то значила…

* * *

У Валерки был брат, двоюродный. Внешне они нисколько не были похожи, но внутренне. Оба закончили музыкалку, по классу баян. Оба плохо учились в средней школе. Оба курили и пили с десяти лет. Оба безобразничали на улицах, дрались и возглавляли хулиганов со своих поселков. Валерка жил в поселке Новое Доскино, что под Нижним Новгородом, а Коля в поселке Горбатовка, что располагался буквально через железнодорожные пути от Доскино.

И вот почти в пятьдесят лет Коля допился до того, что убил ребенка. Максим был сыном его жены Натальи. В пятнадцать лет, в подростковую пору он стал непримиримым врагом пьянства Коли. Часто они дрались и ругались. Максим не пошел по стопам своего отчима и презирал его и как мужика, и как пьяницу, и как родителя, и был прав.

В один день, в бане Максим по обыкновению своему забрался в чугунную ванну, чтобы вдосталь поплескаться и намыться. Коля прокрался и бросил в ванну оголенные провода, которые заблаговременно протянул от дома. Максим погиб на месте. Колю посадили.

Не устаю твердить, что пьяницы – это сумасшедшие люди и сажать их надо не в тюрьму, а в тюрьму для сумасшедших. Но, но, но…

Вышел он через три года, по амнистии. Наталья, жена, его в дом не впустила. Выкинула его вещички. Отец Коли, старый-престарый человек смотрел на сына с крыльца и плакал:

– Уходи, уходи ты от нас!

Коля повернулся и пошел на кладбище. Здесь, у могилы Максима, он действительно, осознал, что убил человека. Вспомнил себя молодым и ужаснулся, что не дал жить Максиму, не дал узнать первую любовь, не дал заработать первый рубль, не дал Наталье понянчиться с внуками. И только тогда до него дошел весь кошмар содеянного. Спустя три года тюрьмы, наконец-то, сквозь омут пьянства и идиотизма у Коли проснулась душа.

Он ушел из поселка и больше никто и нигде его не видел, так и бродит где-то по России, бездомный и глупый человек, утопивший свой разум и совесть в винище, убийца ребенка.

* * *

Валерка в своей собственной комнате неоднократно бил стекла окон. Вечно, одна рама зияла пустотой, зимой он затягивал ее целлофановой пленкой, иногда, когда бывали у него деньги, покупал стекло и вставлял сам. Но проходило какое-то время, появлялась у Валерки очередная сожительница, которая чем-то ему не угождала, например, разогревала суп слишком уж горячо или недосаливала, мало ли к чему может придраться дурак?! И в окно летела тарелка, которую швырял раздраженный Валерка. Стекло разбивалось вдребезги и начиналась та же история с пленками, холодами. Вообще окно у Валерки почти всегда бывало распахнуто, в комнате стоял специфический запах, потому как ее хозяин использовал вместо туалета разные стеклянные банки, бутылки из-под пива. Посуда вместе с содержимым летела в раскрытое окно на «радость» дворникам, а то и ставилась в тумбочку, и замечательный аромат распространялся по всей комнате да и в коридоре общежития в связи с этим тоже «хорошо» попахивало. Соседи, естественно, как все прочие дорогие россияне, терпели и никуда не жаловались, но вероятно они бы чрезвычайно обрадовались смерти Валерки и даже наверняка станцевали бы на его могиле и потому он ходил, чувствуя их ненависть весьма осторожно, обходя далеко стороною их окна…