приправочного продукта – острейшего кайенского перца. Узенькие удлиненные плоские

темно-красные стручочки. Кто знает, что это такое, может себе представить, какие

сумасшедшие деньги стоит партия подобного товара. Для нужд Херсонского консервного

комбината, крупнейшего в Европе, ее должно было хватить на несколько лет.

Но доверчивый западенец, привыкший на своей Полоныне к чистоте во

взаиморасчетах, сделал что-то не так. То ли не сдал при взвешивании груз под расписку, то ли потерял накладную, во всяком случае, когда он утром следующего дня прибежал к

Орлову и попросил подтверждение приема кайенского перца, тот ему отказал. Сказал, что

не знает, о чем идет речь, не имеет представления ни о каком перце, да и того, что имеется

на комбинате, вполне хватает.

Потрясенный экспедитор не верил своим ушам:

– Як це вы мэнэ нэ бачилы, я ж учора з вами розмовляв, вы ще комирныка

выклыкалы…

– Ничего не знаю, – стоял на своем честнейший сеньор-помидор, – иди, не мешай

работать!

Экспедитор бросился на склад. Кладовщик, с которым они вчера скурили пачку

папирос по время приемки, делал вид, что видит его первый раз, пожилые грузчики

угрюмо отворачивались.

– Що ж вы робытэ, хлопци! – в отчаянии умолял их несчастный, – вы ж мене

погубылы, в мэнэ симья, диточкы…

Перед обедом экспедитор чудом прорвался к генеральному директору комбината, а

уже через час злополучный склад был опечатан, начала работать комиссия по проверке

жалобы. В составе этой комиссии была мамочка.

На что рассчитывал старый Орлов – понять трудно. Восемьсот пятьдесят

килограммов кайенского перца в легких влагоустойчивых пакетах были обнаружены в

одном из глухих отсеков, аккуратно штабелированные и заботливо прикрытые новеньким

брезентовым тентом.

17

Возбуждать уголовное дело не стали – слишком много лет проработал Майор

Григорьевич на комбинате, но уволили его моментально.

Он, правда, еще не совсем понял ситуацию: ходил наверх, просил, на первый раз, простить, плакал, но все было бесполезно. Директору слишком хорошо запомнились

обреченные глаза несчастного экспедитора, который молил его на коленях:

– Спасить мэнэ, спасить, будь ласка, якщо не знайдэтэ пэрэць, дорогы додому в

мэнэ нэмае… Залышиться однэ – покинчиты з собою…

– Не сотвори себе кумира! – не раз после того говорила бабушка моей доверчивой

мамочке, имея в виду тот факт, что честность, как нравственный продукт человеческой

цивилизации, субстанция весьма специфическая: абсолютной честности природа не знает.

Чаще всего, люди, честные в бытовых мелочах, которые никогда не позволят себе

чего-нибудь прихватить, возвращаясь, например, из гостей, на чем-то крупном как раз и

могут споткнуться.

А бывает наоборот: люди, честные по крупному счету, другой раз, по мелочам –

мельчают…

С тех пор прошло много лет. Недавно я решился посетить консервный комбинат, на котором работал в годы своей юности. От него сегодня мало что осталось: громадные

каменные остовы бывших цехов, сквозь разбитые окна которых вольготно гуляет

промозглый осенний ветер. Когда-то здесь было шумно, весело, остро пахло жареными

семечками у двухэтажного халвичного цеха. А в этой разбитой, с выпирающими ржавыми

прутьями будке сидела милая девушка-диспетчер, благосклонности которой я так

добивался. Где стол был полон яств, там ныне…

Майор Григорьевич умер в начале восьмидесятых, пережив свою верную

проституточку лет на восемь. Он еще успел даже снова жениться на фигуристой врачихе –

пенсионерке, с морщинистым лицом хорошо вкусившей от радостей жизни проходимки.

Когда на похороны отца приехал его сын, врач Кремлевки, и попросил дать на память что-нибудь из вещей папы: часы, бритву или что-то другое, – она резко отказала, заявив, что