– Вы в трауре? Поэтому так долго не писали мне? – вырвалось у Отикунэ.

И тут же прикусила губу, смутившись до слёз от допущенной неловкости: «Что подумает о моём воспитании этот благородный молодой человек?»

– Вы так редко отвечали на мои послания, что мне не хотелось выглядеть назойливым, – улыбнулся в ответ гость. – Я был полон печали и потому отложил письма до нашей встречи, надеясь, что тогда мне, ничтожному, удастся смягчить ваше сердце.

Пока девушка собиралась с духом, чтобы вновь заговорить, и лихорадочно искала в голове слова, уместные при первой встрече, гость прошёл вперёд и опустился за столик о-дзэн, где стояла шкатулка и лежал его портрет.

Неловкость, что испытывала Отикунэ до этого, была огоньком свечи по сравнению с пламенем стыда, охватившем её теперь. Наверно, сгорая в огне, она испытывала бы меньшие муки. Ей нечем угостить гостя! Ни сладостей, ни вина нет в её доме.

Красавец-самурай похлопал по циновке, приглашая сесть рядом:

– Не расскажите ли, госпожа, что вас томит, отчего вы полны печали?

Отикунэ присела рядом и замерла. Вдруг из угла раздалось шипение.

– Что это?

Отикунэ и сама не сразу сообразила, кто издаёт такие грозные звуки. Прежде чем ответить, повернулась в ту сторону и увидела в тёмном углу светящиеся огоньки. Не сразу она вспомнила про своего нового друга – кота-приблуду.

– Это мой кот Кацу.

– Вы назвали его победителем? – спросил гость.

– Он выглядит храбрецом и это имя ему подходит.

Гость нахмурился:

– Кот так грозно смотрит, что кажется, собирается вызвать меня на бой. Но лучше ему этого не делать. Я всегда отвечаю ударом на удар. Не хотелось бы огорчать вас, прекрасная госпожа, но думаю ясно, кто в нашей схватке станет победителем.

Самурай с намёком положил руку на оружие, которое лежало рядом с ним. Отикунэ немного царапнули его слова, но потом вспомнила, как Акоги рассказывала про кота-задиру, что жил у соседей. Он кидался кусать и царапать всех чужих, приходящих в дом, пока один из самураев в гневе не зарубил вредное животное, которое умудрилось до крови расцарапать ему щёку. Может, и её гость уже сталкивался с таким вредным котом и теперь честно предупреждает, что подобного терпеть не станет.

Кацу, словно поняв угрозу, замолчал, сверкнул глазами и исчез за ширмой, мотнув напоследок хвостом.

– Простите,мне так неловко, но не могли бы вы назвать себя? – спросила Отикунэ, которой желание отвлечь гостя от кота придало смелости. – В своих посланиях вы ни разу не упоминали, к какому благородному роду принадлежите.

– Вашего ничтожного слугу зовут Акиори из клана Иошидзу.

Акиори принялся рассказывать о своих родовых землях, о благородных предках и покровителях рода так красиво, что Отикунэ заслушалась и почти успокоилась.

– Я говорил так долго, что во рту пересохло. Не позволите ли мне чем-то смочить губы?

– Ах! – едва не заплакала от стыда девушка. – У меня нет ничего, кроме воды.

– Если вы изволите испить со мной из одной чаши, то вода мне покажется слаще мёда, пьянее вина.

Смущённая Отикунэ, потупив глаза, налила воды и протянула чашу гостю. Тот сделал из неё глоток и вернул сосуд.

Только Отикунэ собралась отпить из чаши, как кто-то укусил её за пятку. От неожиданности она вскрикнула и выронила чашку, разлив воду. Оглянувшись, увидела, как чёрный кот убегает в дальний угол.

Собираясь принести извинения, она вновь повернулась к Акиори и похолодела от ужаса. Вместо прекрасного лица молодого человека на неё чёрными провалами глазниц смотрел череп.

“Это призрак!” – в тоске и страхе поняла Отикунэ.

Она окаменела от ужаса, не в силах говорить и даже дышать. По её лицу тёк холодный пот вперемешку со слезами.