Оказавшись во дворе многоэтажки, на детской площадке мы повстречали троих незнакомцев. В обычное время это могли быть родители, наблюдавшие за катающимися с горки детьми. Или это могли быть какие-нибудь подростки, лениво покачивавшиеся на качелях и думавшие, чем бы им ещё заняться, чтобы не скучать. Это могли бы, в конце концов, быть работяги из той же самой многоэтажки, глубоким вечером решившие перед возвращением к своим семьям хлопнуть тут по паре пива, а потом – по домам. Сейчас же это были трое заражённых, бесцельно стоявших возле карусели и смотревших пустыми глазами куда-то перед собой. Неизвестно, сколько они простояли так: день, два, может – неделю. Оказавшись здесь, они замерли на месте как вкопанные, подобно высокочувствительным детекторам движения, и ждали, пока какой-нибудь идиот не покажется в их поле зрения и не станет для них долгожданной добычей. И вот, они дождались. И идиотов оказалось аж четверо.

Нам некуда было деться: мы появились прямо перед ними, и не заметить нас они не могли. Это мы поняли сразу, как только увидели их. Один – тот, что смотрел прямо на нас – встрепенулся, и если бы я не знал наверняка, что они лишены наших обычных человеческих чувств, я бы решил, что этот жалкого вида изголодавшийся мертвец испытал ярчайший, щенячий восторг. Он сорвался с места и бросился к нам, простирая вперёд себя руки так, будто хотел обнять нас и ощутить наше тепло своими охладевшими навек пальцами. Двое остальных вслед за ним повернулись и тоже устремились в нашу сторону.

– Твою м… – на самом деле, полицейский выругался так, что написанное мной не идёт ни в какое сравнение с истиной. Но хоть в этом отношении позвольте мне отойти от натурализма в моём предсмертном повествовании.

– Куда?! – вместо полноценных предложений мы перешли на общение обрывками фраз. Лёхино «куда» в данном случае означало «куда мы идём теперь и что делаем? принимаем бой или убегаем?»

– Бей тех! Первый мой! – ответил полицейский, прицелился, и когда простиравший руки мертвец приблизился на расстояние нескольких шагов, выстрелил точно ему в голову. Покойник рухнул на асфальт, и теперь уже однозначно был мёртв. С двумя другими предстояло разобраться нам. Мы с Лёхой ринулись им навстречу, целясь копьями в сторону груди. Это было лучше, чем метить в голову, потому что по голове или шее мы, скорее всего, промахнулись бы. Воткнув же копья в их животы, мы могли удерживать их на расстоянии древка ещё несколько секунд, пока хватило бы сил. Когда моё копьё воткнулось в живот заражённого, я ощутил всю тяжесть его тела и всю ту энергию, которую он вложил в то, чтобы добраться до меня. Древко едва не выскользнуло из моих рук, а обратной своей стороной так сильно и резко упёрлось мне в верхнюю часть бедра, что хрустнул сустав. К счастью, Тоха не растерялся и вовремя подоспел на помощь. Он треснул мертвеца по черепу своим ледорубом и с первого удара лишь порезал его, разодрав ухо и щеку. Потом он замахнулся и ударил ещё раз, и теперь лезвие вошло мертвяку в голову: куда-то чуть позади виска. Заражённый дёрнулся и обмяк, повалившись на землю вместе с моим копьём в своём животе. Я отпустил копьё и выхватил молоток. Раздался выстрел. Второго заражённого полицейский прикончил пулей.

– Ох-х-х… а-а-а… – кряхтел Лёха, лежавший на земле. Древко копья так сильно двинуло ему в живот, что он упал и свернулся клубком.

– Вставай! – сказал полицейский.

Но Лёха не мог встать. Всё, что он мог теперь – это лежать здесь и ждать, пока его отбитые внутренности не съест кто-нибудь из той толпы, которая теперь совершенно точно двигалась в нашу сторону с другой стороны многоэтажки, оставляя позади облюбованную ею сутки назад Радугу.