– Может быть, вам пора ехать? – с необычной для себя скромностью спросила археологиня.

– Пора, – согласились аборигены.

Они уселись по мотоциклам, и тут их крепкие сибирские головы посетила идея, сколь безумная, столь и чреватая для нас серьезными проблемами. Они рассудили так: можно проехаться на мотоциклах по всем палаткам, тогда Лешу они точно задавят, и он не уйдет от возмездия.

Сказано – сделано.

– Убегайте! Спасайтесь! – закричала археологиня.

В кино человек, подавший такой сигнал, непременно гибнет. В него стреляют из пистолета или обреза. Но в археологиню никто не стрелял. Она просто стояла и орала, пока шум двигателей не заглушил ее истошные вопли.

В ситуациях, пограничных между жизнью и смертью, человек способен творить чудеса. Обнаруживаются у него, знаете ли, скрытые резервы. Здесь я абсолютно согласен с философами-экзистенциалистами, такими как Жан-Поль Сартр и Мартин Хайдеггер, хотя не читал ни того, ни другого.

«Страх – это головокружение свободы», – говорит Кьеркегор. Ну, не знаю, не знаю. Тогда нам было не до экзистенциализма и не до головокружения. Демонстрируя чудеса гибкости и ловкости, мы выскальзывали из палаток, когда колеса мотоцикла уже готовы были переехать нашу плоть и оборвать волшебную невидимую нить, на которой держались наши никчемные жизни. Даже Леша, избитый до полусмерти, каким-то образом выскользнул и уполз в степь.

– Бегите к реке! Плывите на другой берег! – кричала нам археологиня. Она напоминала Анку-пулеметчицу, которая, рискуя собственной жизнью, указывает Чапаю путь к отступлению.

Вообще-то речку невозможно было переплыть. Это же горная речка. Течение жуткое, к тому же посреди реки в тебя со страшной силой бьются камни, которые этим течением несет не пойми куда.

Но опять же – пограничная ситуация. Мы переправились через речку. Не переплыли, а перешли. Юноши несли на плечах девушек, которые – в свою очередь – несли на плечах косметички с кремом для загара и мазью от комаров. Впрочем, одного – самого хилого – юношу по дороге сбило с ног, и его перенесла на другой берег девушка, которую он взялся тащить, да не сдюжил, хотя у нее даже косметички не было.

Мы сели на другом берегу и пересчитались. Вроде бы все на месте, кроме Леши К***. Мы решили, что Леша погиб в суматохе. Царствие ему небесное.

Вскоре все стали стучать зубами. Холодно же, хоть и лето. В южной Сибири днем стоит тропическая жара, а ночи холодные. А мы вдобавок промокли, пока через речку переправлялись. А горная речка и в жару прогревалась максимум до шести градусов по Цельсию.

Кто-то предложил разжечь костер.

– Нельзя, – сказал каратист. – Костер выдаст наше местоположение. Мы демаскируемся, и нас опять будут бить.

Каратиста уважали, поэтому спорить не стали. Да и спичек ни у кого не было. Мы жались друг к другу, пытаясь согреться.

Тем временем события в Верхнеусинском разворачивались своим ходом. Покинув негостеприимного мента, наш легкоатлет Шурик шел по улице и думал. Возвращаться к нам ему, разумеется, не хотелось. Но и гулять по улицам Верхнеусинского на ночь глядя как-то не улыбалось.

Неожиданно Шурика остановил окрик.

– Иди-ка сюда, – сказал ему местный житель голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Их голоса вообще никогда не предвещали ничего хорошего, но в этот раз как-то особенно ничего.

Легкоатлет Шурик бросился бежать, но страх, видимо, подействовал на него в буквальном кьеркегоровском смысле – голова закружилась, и Шурик, споткнувшись, упал в лужу, в которой днем обычно валялись свиньи. Свиньи там не стойловые, как у нас, а выпасные. Они не стоят в стойле, а бегают по улицам, потому что их держат не на сало, а на мясо. Ладно, черт с ними, со свиньями.