Больше всех в восстановление Германии верил величайший государственный деятель Веймарской республики Густав Штреземан. Он занимал пост канцлера с августа по ноябрь 1923 г., а затем вплоть до своей смерти в 1929 г. был министром иностранных дел[104]. Историк Джон Вилер-Беннетт, который жил в Веймарской Германии на протяжении нескольких лет и знал всех, кого стоило знать, описывал Штреземана как человека с неприятной внешностью: «Он походил на свинью: маленькие, близко посаженные глазки, редкие волосы на почти лысом черепе розового цвета и неизбежная складка жира на шее»[105]. Однако жена Штреземана, по словам леди Д’Абернон, была одной из самых красивых немок, которых ей довелось увидеть в Германии. Хелен также отмечала: «В Берлине помнят, что фрау Штреземан – еврейского происхождения»[106].

Несмотря на свою внешность[107], Штреземан обладал всеми необходимыми качествами, чтобы вывести страну из кризиса. Лорд Д’Абернон сравнивал его с Уинстоном Черчиллем: «Оба блестящие, отважные и дерзкие»[108]. Штреземан был убежден в том, что страну спасет коалиция центристских партий. Он изо всех сил пытался сдерживать левых и правых экстремистов. Канцлер понял, что забастовка в Руре наносит больше вреда Германии, чем Франции, и прекратил ее в сентябре 1923 г., сделав первый шаг к стабилизации марки. С введением новой валюты – рентной марки, – которая была подкреплена землей и предприятиями, удалось остановить опустошавшую страну инфляцию. Вскоре одна рентная марка стоила триллион прежних марок. Штреземан убедил правительство принять план Дауэса[109]. Германия снова получила доступ к Руру, а также послабления в выплате репараций. Штреземан писал, что эти «подвижки» – «проблеск света на темном горизонте»[110]. После стабилизации марки в страну стали поступать инвестиции. Германия также начала получать американские кредиты.

Подписанные 1 декабря 1925 г. Локарнские соглашения свидетельствовали о том, что наступила разрядка международных отношений. Она продлилась вплоть до смерти Штреземана. Дипломат и издатель граф Гарри Кесслер писал в своем дневнике, что город Локарно (на озере Лаго-Маджоре) «очарован Штреземаном. Его фотографии висят повсюду. Он необыкновенно популярен, ведет себя со всеми очень дружелюбно и четыре раза в день ходит в кондитерскую к фрау Шеруре, которая от него просто без ума»[111].

После вступления Германии в Лигу Наций в 1926 г. промышленность страны начала развиваться с такой скоростью, что всего через десять лет после перемирия Германия могла претендовать на звание второй самой крупной индустриальной державы мира[112]. Несмотря на этот скачок, сэр Рональд Линдсей – новый британский посол в Берлине – без особого энтузиазма отнесся к своему назначению: «Версальский договор настолько скучный, что можно заснуть стоя, когда читаешь его[113]. Насколько я понимаю, работать в Берлине – это все равно что толочь воду в ступе»[114].

Однако многие иностранцы, которые посетили Германию в период между Локарно и Великой депрессией, придерживались иного мнения. Совершенно неожиданно Германия стала страной инноваций, современной и притягательной. Особенно это ощущалось в Берлине. Даже политическая нестабильность казалась некоторым туристам плюсом, в частности англичанам, которые хотели сбежать из своей традиционалистской и консервативной страны.

Для писателя Кристофера Ишервуда и «ему подобных»[115] Берлин был городом свободных сексуальных отношений[116]. Люди отправлялись в страну, жители которой совсем недавно убивали их отцов и старших братьев, в том числе из чувства протеста