Сам Мартна по специальности был мастер малярного художественного дела. Он художественно расписывал потолки и стены в богатых немецких и эстонских квартирах, как это было принято в Дерпте. Потолки разрисовывались картинами, в столовых изображались фрукты, овощи, дикие утки, фазаны или тетёрки, повсюду писались поучительные надписи и пр. Мартна производил впечатление образованного человека, благодаря его любви к чтению и упорной работе над самообразованием. С настойчивостью штудировал он Маркса, Энгельса, Лассаля, Каутского. Хотя он был горячим эстонским патриотом, но дома разговорным языком у него был немецкий язык, и весь домашний обиход был проникнут немецкой культурой. Только изредка хозяин вставлял в речь характерные эстонские поговорки и крепкие слова.
Удивительно милым и симпатичным человеком была гостеприимная жена Мартны, всегда с большим вниманием принимавшая участие в общем разговоре и проявлявшая серьёзный интерес к русскому общественно-освободительному и революционному движению. Мартна писал статьи для эстонских газет, и его жену, видимо, волновали литературные успехи мужа. Подшучивая над Мартной, Дауге говорил, что у Мартны вышло уже пять томов его сочинений, которые все тут налицо – он указывал на девочек и мальчика Мартны, всегда чисто, хорошо одетых и прекрасно воспитанных, очень любознательных и приветливых. Я бывал просто очарован этой чудесной пятёркой: от серьёзной и умной двенадцатилетней Франциски до медлительного маленького двухлетнего Томаса. Эти «пять томов собрания сочинений Мартны» занимали меня, быть может, даже более, чем томики рассказов Вильде и статьи Мартны, которых я не мог читать, так как они были написаны на эстонском языке, а с живыми пятью «томами» я с упоением упражнялся в немецких разговорах, вызывая у них весёлый смех своими ошибками, частым смешиванием der и das.
С Мартной, после моего отъезда из Дерпта, я несколько лет поддерживал изредка дружескую переписку и один раз виделся с ним. Это было в 1911 г. на Дрезденской гигиенической выставке. Мартна жил тогда в Германии, в эмиграции; он вынужден был оставить свою родную Эстонию, в которой осталась его семья, и укрыться за границей от преследований русских властей. Мартна и тогда был, как всегда, энергичен, бодро переносил своё вынужденное изгнание и очень интересовался видами на лучшие времена в России. На меня Мартна производил впечатление оригинального, незаурядного, самостоятельно думающего человека.
Сильнейшее впечатление произвёл на меня грандиозный национальный эстонский слёт певческих народных организаций. Он был проявлением необыкновенной организованности и единства эстонцев. Проходил он в Дерпте. Стремясь ослабить немецкое влияние на эстонцев, царское правительство допускало в остзейских губерниях то, чего оно не разрешало ни в какой форме в коренных русских губерниях. В эстонских сёлах и волостях допущено было объединение эстонского населения в певческие союзы, и был разрешён съезд этих обществ. Он стал положительно величавой манифестацией национального эстонского самосознания. Позднее, в советский период, мы привыкли к большим народным манифестациям, к шествиям со знамёнами профессиональных союзов и всякого рода других организованных объединений граждан. Но в то время во всей России были абсолютно запрещены всякие шествия, кроме крестных ходов и несколько сот певческих обществ, каждое из которых шло под своим знаменем, а все вместе представляли эстонский народ.